Понаехали!

Совесть — тяжкое бремя, это Норвуд по себе знал. И перевернувшись на спину, попытался ухватить серебряную рыбку клинка. Времени у него осталось немного.

— Я тоже тварью стал, — сказал Вышень и поднялся. — Из-за… таких вот… она притянула…

— Много говоришь.

— Так заткни! — Вышень застыл, глядя на жреца, но тот лишь усмехнулся.

— Люди… ваши смешные страстишки. Госпожа использовала низкорожденных дабы получить то, что было ей обещано.

— Кем!

— И госпожа исполнит давний договор. Даже если ты, человек, этого не желаешь. Но коль тебе противно то, что ты делаешь, то выбор есть.

— Какой же?

— Ты можешь сам взойти на мой камень. Добровольная жертва имеет большую силу, — и Норвуд готов был поклясться, что жрец сказал это вполне серьезно. — Возможно, тогда мне понадобится меньше жизней.

— Я…

— Но если ты не готов, то сядь и помолчи. Отвлекаешь.

И он вновь вернулся к котлу, в котором все также лениво булькало черное варево. Норвуд оскалился, но княжич едва заметно покачал головой. Не время.

Он произнес это лишь губами.

Жди.

Чего?

Или… кого?

Их он учуял издали, все же то ли заклятье было таким, то ли за долгие годы его, Норвуда, человеческое обличье переняло некие способности от волчьего, но ветер донес запах цветов. И крови. Боли. Паленой плоти.

Страха.

Норвуд подобрался.

А следом жрец замер, прислушиваясь к чему-то. Уж не к тому ли, как дрожит покров мира, готовый расколоться. Тихо выругался кто-то сзади. Вышень же положил руку на рукоять меча. И лицо его перекривилось. Впрочем, выражение это, величайшего отвращения и, пожалуй, страха, исчезло за мгновенье до того, как мир раскололся-таки, выпуская людей.

Первым шел еще один жрец, в темных одеждах, схожий с первым, словно брат родной. Он ступал осторожно, босыми ногами по камням, и опирался на длинный посох. За ним, торопливо, будто боясь отстать, ступал боярин в богатых одеждах, разве что без шубы. Но и без неё он потел, прел и трясся. За ним же, почти след в след шла женщина в темном платье, на котором поблескивали редкие искры драгоценных камней. Женщина была не молода и не стара.

И лицо её бледное казалось вылепленным из тумана.

Губы оттопырены. Щеки обвислы.

Темные нити бровей едва касались друг друга, перечеркнув высокий лоб. Волосы женщина прятала под темным покрывалом, а уж поверх покрывала лежал венец.

Золотой.

Следом за нею ступала сгорбленная старуха, державшая в руках тонкую веревку. А уж за ней, к веревке этой привязанные, следовали девицы.

— Я пришла, — сказала женщина, и голос её заставил всколыхнуться зверя внутри. Волк осклабился. Зарычал. И… испугался?

Своего зверя Норвуд хорошо изучил.

— Да, госпожа… — жрец поклонился.

И второй тоже.

— Боги, боги милосердные… — залопотал боярин, старательно отводя взгляд. — На милость вашу уповаю…

— Заткнись, — произнесла женщина. Без злости и ярости, скорее уж так, как отмахиваются от докуки. — Иди вон, сядь…

И указала на край поляны.

А затем взгляд её остановился на Норвуде. И бледные губы растянулись в жалком подобии улыбки.

— Гость?

— Гость, госпожа, — согласился жрец, разгибаясь.

Старуха меж тем дернула за веревку, и девицы послушно, одна за другой, ступили на поляну. Она же, обойдя их, связанных, каждую тыкнула пальцем, заставив сесть. И подчинились.

Замороченные?

Похоже на то. Не плачут. Не стенают. Не пытаются вырваться. Сидят. Улыбаются чему-то. И жутко становится от этой улыбки.

— Незваный гость хуже татарина. Так, кажется, здесь говорят. А, Зимослав?

— Да, госпожа, — боярин втянул голову в плечи. И глаза прикрыл. И… его страх Норвуд тоже слышал, хотя и понять не мог, чем же вызван он.

Женщина была опасна. Это Норвуд чуял звериной частью своей натуры. Но… она не обладала силой. Тогда почему?

Она же, присев рядом, разглядывала Норвуда. А он заставил себя глядеть в темные её глаза, черные, что омуты.

— Гадаешь? — спросила она. И поднялась. — Гадай… вечер близится.

Она огляделась.

— К вечеру все должно быть готово.

— Да, госпожа, — хором ответили жрецы.

И Норвуд вместе с ними поглядел на солнце, которое, перевалив за полдень, как-то слишком уж стремительно неслось к пропасти.

— Мы и так слишком долго ждали… — это было сказано уже не Норвуду. Но услышал и не. И не только он. Мелко затрясся боярин, словно разом осознавши, что и его-то живым с поляны не выпустят. Сильнее прочего побелел Вышень, и пальцы его сроднились с рукоятью меча, который, как Норвуд понимал, был здесь бесполезен. И лишь девицы, чья кровь должна была скрепить заговор, сидели все также неподвижны.

Неживы.

Глава 51 Сказывающая о том, что государи — тоже люди

Правильно подобранные грибы способны изменить взгляд на мир.

Признание, сделанное опытным грибником, чей оптимизм поражал многих.

Государь оказался человеком… обыкновенным.