Понаехали!

Говорить получалось не без труда.

— Меня оставь, а её найди. Ты… понимаешь. Я знаю.

Кот повернулся и дернул хвостом.

И сказал:

— Мря!

Оставлять Дурбина он определенно не желал, а то и вовсе сделал вид, что понимать не понимает, чего от него надобно. Спорить у Никиты сил не было. И он сказал:

— Веди.

Стена.

Дверь.

Вот была только что стена, и вот уже дверь проявилась. Неказистая. И неприметная. Никита подозревал, что в обычном своем состоянии он её вовсе не увидел бы. А теперь вот увидел.

И обрадовался.

Если дверь, то куда-то она ведет. Глядишь и выведет.

Черныш царапнул дверь лапой, а Никита толкнул. Сердце обмерло: а ну как и она заперта? Но нет, дверь отворилась и беззвучно, выпуская в узкий коридор.

Стены.

Ступеньки.

И… надо дальше идти. Вверх или вниз?

— Куда? — спросил Никита одними губами. И кот ответил бы, но…

— Ты уверен?  — в этом скрипучем голосе не осталось ничего человеческого.

— Совершенно, господин, — а вот Аверсина Никита узнал. — Он проспит ближайшие пару часов. А потом… потом… это… вообще обязательно?

— Что именно?

— Поймите, я не то, чтобы страдаю излишней сентиментальностью, но… мы все-таки вместе учились.

— И что?

— Наверное, ничего… он был неплохим парнем.

— Он все равно умрет, — ответили Аверсину сухо. И как-то так прозвучало, что Никита поверил. — Неаккуратное извлечение проклятья привело к запечатыванию энергетических каналов, при том, что энергетический центр функционирует нормально. В результате твой знакомый накапливает силу, но не способен её отдавать.

Никита положил руку на живот.

Сила?

Да, была. Где-то там, внутри.

— Он обладает внушительным резервом, который, ко всему, увеличился. Именно поэтому избыток энергии им пока не ощущается.

Никита выругался бы. Если бы не боялся быть услышанным.

— Он идеальный источник. Но если ты полагаешь, что не справишься…

— Справлюсь, — поспешил заверить Аверсин.

— Хорошо. Иначе госпожа была бы недовольно. Не стоит вызывать недовольство госпожи.

Никита опустился на пол и осторожно погладил кота. Вот ведь… выходит, что он все равно умрет? Не то, чтобы это удивляло. Проклятья… они такие. И Никита где-то подспудно ожидал пакости, но все-таки ожидать и знать — вещи разные.

Умирать не хотелось.

Совершенно.

И обидно было. Почему он умрет, а эти вот…

— Что мне делать теперь? — поинтересовался Аверсин.

— Разберись с кровью. Ты у всех взял?

— Почти. Некоторые девицы не явились, да и… там ребенок был. Она отказалась кровью делиться. А царица сказала, что не надо, что все одно дитя. Вот.

Прозвучало так, будто бы Аверсин жаловался. А может и вправду жаловался.

— Но и без того изрядно. Вот…

— Убери, — почему-то показалось, что нелюдь морщится. — Уничтожь.

— Вот просто так?

— Просто так.

— Но… но это же идеальный вариант! Молодые. Здоровые. Ты ли не сетовал, что найти таких непросто.

— Благословенные.

— Ты… и вправду в это веришь?

— А ты нет, человек?

И тишина. Долгая такая. Зато Никита отдохнул. И даже понял, куда ему идти. Наверх. Там, где говорили…

— Ну… я не знаю… однако… зачем упускать случай…

— Затем, что вы, люди, живете мало. И не понимаете, что есть силы, с которыми не стоит играть. Эти девицы молоды и здоровы, и в любом ином случае я бы воспользовался, что тем, что другим. Однако благословение… в отличие от тебя, человек, я ощущаю его. И весьма остро. Оно не просто существует. Оно способно уничтожить, если не меня, то мое потомство. А этого я допустить не могу. Иди. И сделай так, чтобы этой крови не стало.

— Я ведь не справлюсь с ним, верно? — шепотом поинтересовался Дурбин. — Конечно… куда мне. Не справлюсь. Но и уйти вот так… да… надо что-то делать. Надо…

— Мр… — Черныш потерся о ногу и задрал хвост, а потом решительно двинулся по лестнице. И что осталось Дурбину?

Следовать.

И подавить трусливую мыслишку… в конце концов, даже если он обречен, то все одно жить хочется. А чтобы жить, надобно бежать.

Разумно.

Он же…

Он остановился перед дверью, которая гляделась столь древней, что даже удивительно было, как вовсе уцелела она. Старые петли почти истлели, как и металл, покрывшийся толстым слоем рыжей коросты. Из-под двери высовывалась паутина, и она шевелилась, будто желая протиснуться дальше, поползти по лестнице.

Кот зашипел.

Дурбин запоздало подумал, что, коль уж он воевать собрался, то следовало бы оружием озаботиться. А у него кроме рук дрожащих и силы, которая вновь заворочалась, ничего-то нет.

Даже благословения божьего.

…бабка в храм не заглядывала, разве что по праздникам и то больше для порядку, чтобы люд простой не будоражить. А так-то повторяла, что нынешние храмы не для богов строены.

Что вера-то внутри.

Как и сила.

И каждый человек свой путь ищет. И Никита должен. Он-то слушал, кивал, — попробуй не послушать, разом вцепятся железные пальцы в ухо — но всерьез-то никогда… а после, в столице уж, вовсе выбросил все эти суеверия из головы.

Не до богов стало.

Не до храмов.

И теперь… теперь поздно уже молиться, наверное. Да и слов он не знает правильных, даже те, что бабка говорила, оставляя на опушке березовой рощи очередной каравай, из головы вылетели.

Запах помнит.