Понаехали!

— Так… — боярин поклонился, медленно так. — Люди пришли…

— Где наши дочери? — возопил тот, что ругался. Средь прочих он отличался и немалым ростом, и широтою плеч мало Святу уступал.

— А где ваши дочери? — переспросил Елисей и на брата глянул.

Тот плечами пожал: мол, знать не знаю, ведать не ведаю.

Другие бояре, которых в коридоре набилось, что рыбы в бочке, спешно закивали, загомонили, кто-то и посохом стукнул.

— А ну, тихо! — рявкнул Елисей вновь. — Дочери ваши под матушки моей опекой. И для беспокойства я не вижу…

— Бают, что ведьмы злокозненные учинили проклятье! — отозвался кто-то из-за плеч могутного боярина.

— На всех наслали!

— Смертное!

— Впервые слышу, — ответствовал Елисей, правда, без особой уверенности.

— Нам надобно убедиться!

— Глянуть!

— Проверить…

Бояре загомонили, а вот Баська нахмурилась. Оно-то, конечно, случается всякое, и отцы любящие беспокойствие проявляют, сие нормально, но вот… будто грязь их опутывала.

Всех.

От этое грязи становилось не по себе.

— Ты видишь? — шепотом спросила Маланька, подвигаясь ближе. И за руку взяла. Для уверенности. Баська же кивнула.

Видит.

Как сие не увидеть.

Этот вон, который громче всех ругался, совсем замороченный, а прочие — кто как, на иных самая малость, а кто и вовсе грязью будто бы с ног до головы покрытый.

И хотело было сказать.

Рот раскрыла, как…

Окна блеснули светом отраженным, только шел он будто бы не снаружи, где солнце уж летело к земле, грозя скорой ночью, а изнутри, от самого камня.

От потолка расписного.

От стен, узорами покрытых. И свет этот заполонял коридор, окутывал людей, сжигая ту самую грязь. И люди вдруг замолкли.

Кто-то охнул, за грудь схватился. Кто-то головою закрутил, нахмурился, будто не понимая, где он и как-то в этом месте оказался. Кто-то вовсе молитву забормотал. А свет… свет наполнял терем царский, будто чашу. И Баське подумалось, что уж теперь-то точно все сладится.

— Идем, — дернула она царевича за рукав. — И вправду глянуть надо. А то ж боярские дочери, не…

— Свят?

— Идите, — Святогор встал поперек коридора. — А мы тут… побеседуем.

— Что деется, — заныл кто-то. — Что деется…

— Вот и мне интересно очень, что тут происходит, — чуть громче произнес Святогор. — Вы зачем пришли сюда? Кто вовсе вас отправил.

— Так… Медведев сказал, что надыть…

И указали на того самого боярина, а тот ничего не ответил. Замер посеред коридора, рот приоткрыл, зенки выпучил. И вид у него сделался такой, что прямо глядеть боязно. Стоит, покачивается, на посох опираясь, хрипит да клекочет, будто сказать что-то собирается, но силов на разговор не осталось вовсе.

— Чегой это он?

Сполз по стеночке еще один боярин, за горло хватаясь.

И…

— Стоять! — рявкнул Свят, и меч поднял. — Никто никуда не уйдет, пока я не получу объяснений.

Бояре зароптали.

Кто-то попятился.

Но снизу уже доносился грохот: стража спешила в царские покои. И Баська лишь надеялась, что спешила помогать… впрочем, помогать тоже можно по-всякому.

— Кто попытается скрыться, будет признан смутьяном, — завершил Елисей и потянул Баську за собой. — Что касается невест, то я не слышал, чтобы с ними что-то да приключилось. Однако возьму на себя труд немедля в том убедится.

— Стоять! — крикнули уже из толпы, и голос этот был звонким.

Не мужским.

Бояре расступились, пропуская кого-то… а кого — не поймешь. То ли мужик худой да лядащий, то ли девка, мужское платье прибравшая. И дрожь пробрала всех-то. У Баськи самой вона прямо руки похолодели. И ноги. И сердце заухало громно и страшно.

— Что ж… так даже лучше будет… — пришлый таки бабой оказался. Тонкою, звонкою, страшною, то ли сама по себе, то ли от того, что прям чернота во внутрях этой бабы копошилась. Этакой-то жути Баська не видывало.

А баба подошла.

И бояре расступались перед нею, что перед хозяйкою. А она-то и держалась по-хозяйски. Ишь ты… и главное, заговорила. А голос медовый, сладенький.

— Что ж ты, царевич, на слуг своих говоришь дурное? Не видишь разве, что беспокойство их мучит, за детей своих, за дочек родимых, которые ведьминым произволом того и гляди сгинут?

И голос этот такой, что слухать его и слухать.

Вона, царевич, прямо заслухался…

И второй.

И Маланька рот приоткрыла, но тут же закрыла, нахмурилась этак, недобро. А после подвинулась бочком и как дала этой вот, говорливой, да в глаз.

— Ишь ты, — сказала Маланька. — Вздумала чужих женихов морочить!

Та-то только и бухнулась на пол.

Рука-то у Маланьки крепкая… ну а как девка бухнулась, то бояре и загомонили вновь, головами закрутили, словно и не люди, но гусаки на батюшкином подворье. И гогочут тоже громко.

— Что… — Елисей моргнул.

— Ведьма, — сказала Маланька и пнула девицу эту, которая, может, девицей не была, кто их, треклятущих разберет, небось, приличная бы девка в мужское рядиться не стала. — Сильная. Заморочить хотела.

— А… — только и протянул Елисей. А после к боярам повернулся и, потерши руки, поинтересовался: — Что делать-то станем, смутьяны?

— Так…

Стоявшие первыми бояре попятились, а те, что сзаду, наоборот, вперед поперли.