Понаехали!

- А беда твоя больше не беда, - произнесла Анна. – Иди и… только, как оно случится, себя береги. Добре?

- Д-да, матушка…

Анна хотела ответить, что вовсе она не матушка, а матушка вона, рядом стоит, глядит на жреца, который её-то взглядом сверлит, но промолчала. Вот не нравился ей этот человечек.

И те, что за его спиной стояли.

И те, что из храма выглядывали, словно мыши из старого амбара. И сам храм тоже не нравился. Уж больно темен, страшен, тесен.

Нет уж… другое надобно, и Анна, сполна зачерпнув света, поднесла сложенные лодочкою ладони к губам, да дунула, что было силы. С ладоней поднялся ворох искр, что превратились в бабочек, а те, закружились, множась на глазах, чтобы осыпаться на площадь сияющим дождем.

И стало легче дышать.

Будто та пакость, что повисла над городом, нет, не сгинула, но отступила, отползла, испугавшись этого вот света.

- Нет зла в ведьмах. Нет зла в магах. Нет зла в боярах или селянах. Зло в людях, а кто уж тот человек, тут не угадаешь, - сказала Аграфена Марьяновна. – Так что, идите, люди добрые, домой. Да заприте двери. Закройте ставни. Спрячьте малых да слабых.

- Па-а-аберегись! – донеслось с краю рынка.

- Правьте мечи, у кого есть, а у кого нет – топоры да косы, вилы, луки… готовьтесь, что ныне тяжко будет, - закончила Аграфена Марьяновна. – Тяжко будет, но…

Жрец подобрался бочком, бочком и за руку схватил.

- Что ты несешь…

И с воем откатился, закружился, сбивая рыжее пламя, а после вовсе упал.

- Идите. И не слушайте тех, кто говорит, что надобно людей резать, ведьм там или еще кого… что, когда вы всех порежете, тогда-то и счастье наступит.

Аграфена Марьяновна поглядела на прислужников, которые под этим взглядом попятились, да только в храме скрыться не успели: захлопнулись тяжелые кованые двери, отрезая люд от божьей благодати.

- Не бывает такого, чтобы счастье на крови безвинных… а потому… идите.

И рукой махнула.

Толпа, замершая, внимавшая то ли словам, то ли вот этому свету, что продолжал наполнять алтарь, покачнулась и… отступила.

Люди и вправду начали расходиться. Не сразу, но с каждою минутой становилось их меньше да меньше. А вот жрец, сбивши пламя, поднялся.

- Вы за это еще поплатитесь, ведьмы!

- Сам дурак, - незло ответила Аграфена Марьяновна и, вытащив кусочек говядины – вот как знала, что проголодается, спросила. – Будешь?

- Вы… вы…

- Боги не вмешиваются в дела людей без особой на то надобности, - сказала она, мясо обнюхивая. – Однако, коль уж случится…

Жрец заклекотал, совсем уж по-петушиному.

- Ты не злись. Возвращайся… в храме-то стены толстые. И… - Аграфена Марьяновна вцепилась в мясо зубами. – Потом, после, люди всенепременно спросят, кого вы за этими стенами укрыли, когда пришла беда.

Анна же кивнула.

И на небо глянула.

Свет светом, благодать благодатью, а тьма никуда-то не подевалась. И беспокойствие только крепло. Да и вправду, возвращаться надобно… только…

Она вновь зачерпнула света и, повернувшись туда, где творилась дурная волшба, подула. Глядишь, и долетит солнечный ветер до берега, окутает, опутает тех, оружных, что спешили… ляжет незримо на щиты, сделавши их крепче.

…пусть…

Получится.

И у Тадеуша тоже… он-то… он хороший. И муж добрый, и отец, какого только пожелать можно. Так что… пусть… пусть не коснутся его стрелы вражеские, пусть рассыплются мечи, разлетятся прахом копья, пусть…

…вернется он домой.

И свет поднялся, закружился солнечною поземкой, полетел.

Да, так будет хорошо.

Глава 60 Сказывающая о том, до чего суматошное это дело – смуту учинять

Глава 60 Сказывающая о том, до чего суматошное это дело – смуту учинять

 

А заживо нельзя быть знаменитым?

 

Вопрос, заданный неким боярином, по слухом, прожившим долгую и спокойную жизнь, чье имя история не сохранила.

 

Первым на пути попался толстый боярин в шубе с алым подбоем. И встал-то так, что не обойдешь, не протиснешься. Уж на что батюшка Баськин собою хорош, а этот всяко поболе будет.

И шуба чудо просто, а не шуба.

Почти царская.

Вот только стоит он, на посох опираясь, глядит недобре и усмехается этак, аккурат, что приказчик проворовавшийся.

- И куда это вы, государь-царевич, поспешаете, - спросил боярин ласково-ласково, и пальцы посох сжали. – Да еще и с девками?

Елисей нахмурился.

- А вы на матушкиной половине что делаете, любезный Аким Северьянович? – спросил он в свою очередь и шею вытянул, силясь разглядеть хоть что-то за боярскою спиной.

- Так… ищу вот.

- Кого?

- Государыню-матушку и ищу, - боярин глядел словно бы искоса. И какой-то он был…

…не такой.

Вот вроде и человек, а приглядись… тоже человек, но грязный, будто измаранный в чем-то. И шуба, вона, свалялась, и мех кусками повылазил, подбой посерел, словно от пыли, шапка опала. А лицо боярское то ли лоснится, то ли наоборот, грязью покрыто.

Чем больше Баська глядела, тем страннее все становилось. Она и Елисея за руку дернула, и сказала тоже ласково-ласково.

- Притомились вы, видать?

- Чегой?

- Ходили долго, ноженьки болят, жарко… и вона, взопрели. Как перед государынею взопревшим казаться? Нате от, отрите личико…