Понаехали!

И главное, что никто-то не остановил.

То ли местные и вправду притомились, то ли удивились крепко, то ли просто решили, что спорить с ведьмою – себе дороже. Главное, Стася пришла в себя уже на помосте, что возвышался над толпою.

И вид отсюда открывался изрядный.

- А вы… - робко поинтересовался писец, наставляя стальное перышко на Стасю. – Тоже?

- Тоже, - сказала она и подтолкнула Маланьку. – Маланья, дочь Матвея Фроловича…

- Это я, - отозвалась Маланька, застывши перед камнем.

Камень как камень.

На первый взгляд.

И на второй.

Но вот… тянуло от него чем-то этаким. Нет, не силой, силу Стася приучилась слышать, но… будто музыка звучала, где-то очень и очень далеко, так, что и не расслышишь. Только эхо вот и доносится. И манит прислушаться.

А лучше прикоснуться.

Поверхность уже и не каменная, отливает бархатной мягкостью. Даже удивительно, что камень этот показался Стасе обыкновенным. Серым. Не серый он, а… как шерсть русской голубой.

Именно.

И вкрапления красного огоньками.

Девичья ладонь дрогнула и все-таки камня коснулась. Осторожненько так. А он вспыхнул, пусть и не сразу, а будто задумавшись.

- Не шали, - велела Стася камню и пальцем погрозила, отчего тот замерцал, а после сиянием отозвался. – Видишь, а ты боялась…

Маланька только рот раскрыла.

И закрыла.

Воззарилась печально.

- Как вы… без нас-то?

- Как-нибудь, - пообещала Стася и не удержалась, камень погладила, благодаря, что не подвел. Тот отозвался сонмом искорок, что закружились вокруг Стаси будто мошкара. И глядя на это кружение, замер жрец. И писец застыл.

И слаженно охнула толпа.

- Это вы бросьте, - Стася попыталась стряхнуть искорки, но только венец покосившийся сбила, и с ним покрывало, что съехало, выставив на всеобщее обозрение короткие волосы её.

Вот вечно со Стасей не то приключается.

А на помосте вновь молодцы возникли, которые из государевой стражи, охраны, стало быть, потенциальных невест.

- Ну уж нет, - Стася подняла и покрывало, и венчик, кое-как приладив на голову. – Вы это бросьте… я в невесты не пойду.

- П-почему? – с легким заиканием осведомился писец, впечатленный то ли искрами, то ли Стасиным самоуправством.

- Не хочу.

И ведь негромко говорит вроде бы, но слова разносятся над рыночной толпой.

- И вообще… у меня уже жених есть. Целых два.

Стася и на пальцах показала. Мало ли, вдруг со счетом тут сложнее, чем с письмом. Писец кивнул, явно с облегчением – вот не вписывалась Стася никак в образ царской невесты – и жрец тоже кивнул. А Стася обратилась к Горыне:

- Ты… хочешь?

- А и хочу! – та вздернула подбородок и гордо шагнула к камню, который уже готов был отозваться светом. И отозвался, чем вовсе поверг местных в состояние глубочайшей задумчивости.

- Ишь ты… - донеслось откуда-то снизу. – Видать, хорошие у ведьмы девки, ежели богиня благословила…

Стася вздрогнула.

- Я не при чем!

Кажется, ей не поверили… оставалось лишь надеяться, что никому-то здесь не придет в голову пристроить пару-тройку девиц Стасе на воспитание. Для улучшения, так сказать, хорошести.

Камень опять засмеялся.

И выпустил стаю полупрозрачных бабочек, которые, судя по застывшему лику жреца, никак-то в регламент действия не вписывались. Бабочки закружились, завертелись над Стасей.

- И к ведьме-то… к ведьме богиня…

- Знать, ведьма хорошая…

- …ой, чего ты там говоришь! Ведьмы хорошими быть не могут…

Стася и сама не поняла, как спустилась и прошла через толпу – люди спешно расступались, и не нашлось никого-то, кто бы решился заступить ей дорогу.

Кроме князя.

- Что это вообще было? – Радожский вдруг материализовался перед Стасей. – Что вы опять натворили?

- Ничего, - Стася чувствовала себя… немного веселой. И потому поймала особенно крупную бабочку, которую и всучила князю. – Это вам.

- Мне?

- Божественное благословение. Мне кажется, лишним не будет.

- Вы… - Радожский отчего-то покраснел густо-густо. Давление у него скачет, что ли? – Вы… вы не понимаете, что делаете!

- Не понимаю, - согласилась Стася с немалой охотой.

- Вы… совершенно безнадежны!

- Именно, - она кивнула, подтверждая, что так оно и есть. И вторую бабочку сунула Ежи, который, в отличие от князя, сопротивляться не стал. И строить из себя тоже невесть что. Но руку подал. И сказал:

- Думаю, вам стоит отдохнуть.

А то… кто бы знал, до чего тяжелая эта вещь, божественное благословение. По мозгам круче шампанского шибает.

 

Оказавшись в библиотеке, Ежи испытал преогромное, ни с чем не сравнимое облегчение, будто бы наконец освободился из тисков толпы. И ведь странное дело, люди, словно чуя его инаковость, Ежи сторонились, расступались перед ним, а все одно. Он кожей чувствовал их рядом, и ладно бы только людей, но ведь и мыслишки их, и страстишки, и все-то дурное, мертвое, что есть в каждом.

А в толпе оно будто ожило, зашевелилось, норовя слится одно с другим.

Нет уж… в доме ему поспокойнее.

- Странно это, - почти миролюбиво произнес Радожский, когда Стася поднялась к себе.

- Странно, - Ежи согласился охотно.

Все странно.

И чем дальше, тем оно… страньше? Странней?