Понаехали!

Маланьке ещё. Маланька не виноватая. Она просто привыкла завсегда Баську слухать, вот и получилось, что получилось… пусть тоже жених ей найдется хороший.

Антошка… дурноватый, но котов любит.

И ведьме тоже. Правда, Баська не была уверена, что богиня благословляет ведьм, но вот… вдруг. Стася ведь хорошая, непутевая только. Неприкаянная. Вот пусть и прикается со своим мажиком, который, хоть и ударенный на голову, и не мажик вовсе, но неплохой.

И князю тоже самую малость.

Его жалко.

Потому как с ведьмою у него ничего не выйдет, но и к лучшему, ибо не любит он её, а кого любит, о том молчит, хотя и без того оно понятно. Горыне… пусть и боярского роду, а не гордая, не смотрит на Баську сверху вниз, и говорит нормально. И… и всем-то добрым людям.

Камень вдруг отозвался, сделавшись горячим-горячим, вспыхнул так, что в голове Баськиной вдруг редкостное просветление наступило. И в этом просветлении она четко осознала: дура.

Как есть дура!

Сидела бы ровно, глядишь и наладилось бы все. А она… понадобился ей царевич! И главное, на кой? Что она об том царевиче знает-то?

Баська хотела было сказать, что передумала, но её подхватили под локоток и с помоста потянули. А она растерялась и потянуть себя позволила.

Вот ведь.

 

Вставать пришлось до рассвета. Честно говоря, Мишанька от души надеялся, что высочайшая честь быть представленным к царским смотринам обойдет-таки его стороной.

Ввиду некоторых обстоятельств.

Но…

- Улыбайся, - ведьма-наставница, оглядевши Мишаньку препристально. И самолично поправила высоченный кружевной воротник, который крепили на плечах особыми завязками. Причем крепили так, что железные штыри, на которых, собственно, воротник держался, упирались в плечи.

И в спину.

И…

В общем, улыбку Мишанька изобразил, решивши, что с ведьмою спорить – себе дороже.

- Чудесно, - его ущипнули за щеку. – Сейчас до храма и обратно…

Ехать пришлось недалече. Храм при школе имелся, пусть и по старому обыкновению поставлен был в стороне, то ли чтобы ведьм не смущать божественной силой, то ли наоборот. Был он невелик и неказист. Тяжелая серость камня слегка смягчалась яркостью цветов, которых подле храма высадили в превеликом множестве.

- Красота какая! – восторженно выдохнула хрупкая ведьмочка, изо всех сил стараясь не крутить головой, что, правда, не получалось. И оттого её воротник слегка покосился с одной стороны, что не осталось незамеченным наставницей.

- Держите себя в руках, - сказала она строго, и под взглядом её юные ведьмочки притихли. – Помните, что вам выпала высокая честь…

Мишанька подавил вздох.

Хотелось спать.

И есть, ибо кто-то там решил, что богине голодные ведьмы милее сытых. И содрать этот треклятый воротник. Поскрести спину. И между грудей тоже. Раньше Мишанька и предположить не мог, что в этом вот месте может что-то там скрестись. А вот поди ж ты… оказывается…

Ведьмочки выстроились согласно списку.

На друг дружку они не глядели, да и вообще смотреть старались исключительно под ноги. И если бы не роскошные – по случаю, небоось, в школе-то ведьмочки носили обыкновенные серые платья из не самого лучшего сукна – ничем-то они не отличались бы от обыкновенных девиц.

В том и опасность.

Мишанька оказался последним, и не удивился, и сквозь корсет ощутив острие зонта наставницы.

- Не вздумай дурить, - сказала та.

- Я что? Я ничего… и вообще… - с зевком сладить не вышло, но вот рот Мишанька рукой прикрыл и поморщился, до того ядрено были надушены перчатки. – Чего я тут?

Как ни странно, но ответом его удостоили.

- Высочайшее распоряжение, - он, не оборачиваясь, понял, что наставница поморщилась. – Доставить всех девиц годного для брака возраста.

Вот… вот хоть Мишанька и привык, почти привык, к некоторым подлостям нынешнего своего тела, а все одно ощутить себя девицей годного для брака возраста у него не получалось.

- Потому просто постой. Придет очередь, коснешься камня и потом обратно…

…вернутся они, если все пойдет так, как оно сейчас, едва ли к обеду. Но, может, в честь этакого события их хоть покормят нормально, а не этою обычною для школы размазней без масла и сахара. Впрочем, судя по тому, как противно заурчал живот, он бы и от каши не отказался.

Ни от чего не отказался.

Меж тем церемония шла своим чередом.

Девицы подходили к камню, подле которого на лавочке мирно дремал старый жрец, а за ним и писарь, поставленный для порядку. Правда, писарю лавочки не досталось, но он был человеком в государственных мероприятиях опыт имеющим, а потому дремал стоя и вполглаза.

Девицы называли имя. Писец, приоткрыв глаз, записывал его, жрец, глаз не открывая, кивал – со временем у Мишаньки даже появилось смутное подозрение, что кивал он во сне, безотносительно процесса – но девица после кивка робко касалась куска гранита. И застывала. Ненадолго. До второго кивка, обозначавшего, что время вышло.

Девица всхлипывала, которая громче, которая тише, и уступала место следующей.

Так оно и шло, тихо, неспешно.

Убаюкивающе.