Понаехали!

- Спину прямее, - сквозь зубы прошипела толстогубая боярыня с наведенными сурьмою бровями. Нарисованные поутру аккуратными дужками, ближе к полудню оные брови слегка растерлись, мешаясь с пудрой и краскою, которую боярыня щедро положила на веки, отчего взгляд её, и без того лишенный всякой приязни, сделался демонически мрачен. Или не в тенях дело? Но в том, что чуяла она неладное, а оттого, прошедшись вдоль строя девиц, вновь оказалась перед Мишанькой.

Вперилась.

И он вперился. Из чистого, к слову, упрямства. А что? Он ведь тут не собственною волей, а исключительно стечением обстоятельств. И нечего на него сопеть. А сопела боярыня громко, сопением этим всяко обозначая серьезность намерений.

- Стало быть… - наконец, промолвила она. И верхняя губа, украшенная родимым пятном, из которого, подобно вражьему копью, торчал толстый черный волос, - это вас богиня избрала.

Девицы закивали, соглашаясь, что именно так оно и есть.

Богиня избрала.

Ага.

Согласно древнему обычаю и государевому слову. А сами они к непотребству этакому совершенным образом не причастные. И Мишанька кивнул, раздумывая, что, верно, эта богиня в душе тоже ведьма, ежель так шутит.

- Не нам с богами спорить, - боярыня склонила голову.

Как, склонила, слегка придавила верхним подбородком нижние, обозначивши, что волю вышнюю принимает, но оставляет за собою право с оною не согласится.

А у Мишаньки аккурат спина зачесалась.

И еще меж грудей, корсетом подпертым, засвербело. И так крепко засвербело, что хоть ты палец сунь.

- …и с государыней… которой вы представлены будете.

Девица загомонили, правда, без особой радости, хотя с полным осознанием, что от этакой высокой чести отвертеться не выйдет.

Мишанька же понял, что взопрел.

Пока у камня стояли. Пока по-за камнем стояли. Пока ехали… на улице-то жарень неимоверная. А он в корсете… тоже мне, придумали…

Боярыня же, рученьки белые за спиною сцепивши, прошествовала вдоль строя.

- …но не думайте, что теперь от так… раз и в царицы! – она вновь остановилась перед Мишанькой. – Цесаревич разумен не по годам. И на это твое… бесстыдство…

И пальчиком в бесстыдство ткнула.

- …не поглядит.

Мишанька по пальчику хлопнул. Может, она и доверенная боярыня, а нечего в чужие бесстыдства пальцами тыкать.

- Ишь, вырядилась!

- По последней, между прочим, моде, - сказал Мишанька исключительно из вредности. Конечно, мода эта где-то давила, где-то натирала, а плетеная корзина, прицепленная к заднице, и вовсе заставляла чувствовать себя полным идиётом, но не признаваться же этой вот… ей волю дай, то мигом всех под единый канон впишет, чтоб морда белая, щеки красные.

И брови всенепременно дужкой.

- Знаем мы эту моду… развратница!

- Сама такая! – возмутился Мишанька. Нет, в той жизни он бы, может, и не обиделся. А в этой сам божественный камень засвидетельствовал его полную невинность.

А тут обзываются.

Боярыня покраснела и так, что краснота эта пробилась сквозь толстый слой пудры. Она раскрыла рот и издала тонкий протяжный звук, то ли стон, то ли крик.

- Что здесь происходит? - раздался тихий властный голос, и Мишанька понял, что знакомство с государыней состоялось несколько раньше, нежели было запланировано.

- Она…

Девки присели, а то и сгорбились, поклон изображая, а одна и вовсе в поясе переломилась, ладонью по полу мазнув. Боярыня же вытянула руку и ткнула в Мишаньку пальчиком.

- Она… она! Всякий срам потеряла!

- А она обзывается, - Мишанька решил, что терять-то ему всяко нечего.

Выгонят? Так он со всей возможною радостью выгонится, пока… не вылезло, что он, конечно, может, и девица ныне, но не так, чтобы с большим девичества опытом.

Куда ему на смотрины?

И вообще…

- Зимолюба?

Царица выгонять не спешила. Она прошлась вдоль строя, аккурат, как прежде прохаживалась боярыня, и девки, без того растерянные от высокое этое чести, вовсе застыли неподвижно. И дышать-то, верно, боялись.

- В-вырядилась! Ни стыда, ни сраму… - проворчала боярыня в стороночку, но как-то… неуверенно, что ли.

- Ведьма?

- Ведьма, - со вздохом согласился Мишанька.

- Любопытно… прежде ведьмы благословения не удостаивались, - сказала царица, Мишаньку разглядывая.

- Развратницы потому как… - вновь подала голос боярыня.

В стороночку.

- Сколько тебе лет, дитя.

Дитятей себя Мишанька никак не ощущал. Но не спорить же с царицей.

- Двадцать пять, - потупившись, признался он.

- И не замужем?

Тут Мишанька счел нужным промолчать. Он-то был женатым, но то раньше, а теперь, когда государь бумаги-то подписал, оно и вышло, что он и не замужем, и не женатый.

- Перестарок еще…