Понаехали

А с раннего утра он поставит на ноги все конюшни и дойдет до управляющего. Сумасшедший юноша с котомкой для навоза вызовет сначала смех, потом интерес, а когда речь зайдет о сдаче и продаже навоза здесь же, у Привоза, уже фактически упакованного, получит место и жалованье. За первые полгода Беззуб предложит еще десяток изобретений – от усовершенствованного тормоза (лошади, несмотря на шоры, могли понести вагон) до правил поведения для пассажиров. Девяносто процентов его идей шли в корзину, но рвение, мысли и прибыль от сдачи навоза позволяли поощрять такого ценного сотрудника. Через полгода Иван уже будет штатным инженером с приличным жалованьем. А после смены будет бегать на железную дорогу в депо.

1900

Будет больно

Фира проведет своего Ванечку на службу и выйдет на галерею с фарфоровой чашкой.

Она вскрикнет и обнимет рукой низ живота… Кажется, начинается…

Через четыре часа ей уже не казалось, а Елена Фердинандовна все еще была в больнице. Ривка сгоняет в Еврейскую.

– Там Ирка рожает! Первенца. Ты скоро будешь?

Елена огрызнется:

– Не родила? Приводите, привозите – я ж не брошу больных! У меня до завтра дежурство.

– Могли бы твои сифилитики подождать! – фыркнет Ривка.

Она прибежит во двор и заглянет Фире под подол:

– О, девочка, уже никто никуда не идет…

Роды примут Ривка и Софа: – Когда у тебя трое своих – зачем нам платить немецкой шиксе? – смеялись они потом, принимая от счастливого Ванечки подтаявший контрабандный шоколад. Из подвала рюмочной – прямо через черный ход во дворе – вынесли бутыли с вином. Соседки собрали закусок. Ванечка напоил всех – от мадам Голомбиевской и ее смущенного клиента – уважаемого хлебного брокера до карманников, занесших долю Семе… Пока двор гулял, Фира ворковала над младенчиком. Девочка была невероятно серьезной и сосредоточенной. Но только первые сутки. Дальше начался ад – молока у Фиры практически не было.

Нюся из соседней квартиры выходила в утренние сумерки: – Голодное дите, дай ей сахарной водички – сама не спишь и всему двору не даешь. Давай я покачаю.

Отекшая Анюта качала на гигантской груди Лидочку и колыхалась при каждом шаге. Несмотря на водянистое тело она пользовалась большим спросом. В этом жарком колебании находили отраду и покой не только клиенты – Лидочка неожиданно затихала и с интересом смотрела то в линялые голубые глаза Нюси, то на доски, закрывающие крышу галереи.

В это время Фира засыпала прямо на сундуке в коридоре, поджав по себя узкие белые ступни. За ней выходил Ванечка, кланялся мадам Голомбиевской и на руках уносил жену в дом.

На седьмой день Фирина крошечная грудь налилась и остекленела. Начался жар. Ваня притащил из трамвайного депо фельдшера. Но тут с очередной смены вернулась Гордеева. Она оттолкнула коллегу от Фириной груди:

– Шо пришел – потрогать или посмотреть? Шо ты понимаешь в женских болезнях?!

Фельдшер попробовал возмутиться, но Елена была авторитетнее минимум на пятьдесят килограмм.

– Сколько родов принял? – рявкнула она. – Где учился, халамидник?!!

Когда покрасневший вместе с пенсне фельдшер что-то прошипел про киевские курсы, Фердинандовна выставила свою шикарную грудь пятого размера:

– Высшие… – она выдержала паузу, – высшие николаевские медицинские женские курсы Петербургского университета. Финальная гастроль! Божьей милостью! Государь император сказал, что наш выпуск последний – довели до конца курса! Моего! Больше баб врачей там не было. Акушерская школа Австрии – два года. Пять сотен рожениц. Что вы тут лепечете, шарлатан?!

Пока Ванечка пытался материально компенсировать душевную травму жертве эмансипации, Елена повернулась к Фире:

– Давно молоко прибыло?

– Три дня назад.

– Чего ребенку грудь не дала?

– Она не брала, – пролепетала Фира.

– Конечно не брала – соски, как у кошки! – осмотрев Фиру, сообщила Елена. – Дитю ухватить нечего.

– Лед в рюмочной проси, – скомандовала она Нюсе, – а то от жара сдохнет!

А сама повернулась к Фире:

– Будет больно. Лягай на спину.

Фира беззвучно плакала, намертво сцепив зубы, пока Гордеева расцеживала ей грудь. Пройдет больше ста лет, а ничего эффективнее такого массажа не придумают. Но в далеком 1900 году Фире было все равно – она смотрела на лепнину в потолке и просила ее, чтобы вон тот серафим в завитках отвалился ей на голову, и все закончилось. Совсем, немедленно. Через полчаса в ангелочка ударила жирная желтая тяжелая струя.

Фердинандовна оттерла пот со лба:

– Теперь дите давай – приложим. У тебя молока на теленка хватит.

1901

Урожайный год

– Не в коня корм! – смеялись дворовые мадам. Лидочка была тоненькой, как цветок, с пышной черной кудрявой головой на хилом стебельке и спичечных ножках. Ваня подбрасывал ее к потолку:

– Пушинка, как ты, Ирка!

Лида летала с таким же каменным лицом, как ела, ходила на горшок или играла с тряпичной куклой.

– Зато характером точно в тебя, Ванечка, – хохотала Фира.

Январь девятьсот первого оказался невиданно снежным. Метровые сугробы возле Дюка позволяли всем желающим поздороваться с градоначальником лично за руку.