Понаехали

Страх, липкий, черный, дрожащий, как студень, заполнил двор по грудь обеих кованых лестниц, ведущих на второй этаж галереи. Он ворочался, колебался, распухал, заглатывая в себя всех выходящих, и поднимался выше с каждым входящим. А потом плеснул прибойной волной и, затопив крыши и печные трубы, поглотил всех обитателей Мельницкой. Эта волна одним толчком забросила во двор подводу Гедали. Он, трезвый, бледный, с разбитыми в кровь и лоскуты костяшками пальцев, бросил вожжи Ривке:

– Закрой дверь, бери детей и к Ирке или Нюсе – кто примет! И к окнам не подходить. Нож с собой.

Следом за Гедалей забежал Ванечка с перевернутым лицом. Он отогнал детей от окна, задернул шторы. И вызвал Фиру на кухню.

– Начались погромы. По городу слухи, что город разрешили грабить три дня. Полиция ничего не делает. Ни одного городового по дороге! Говорят, им дали команду не вмешиваться.

Фира разрыдалась и рассказала о Лидиной молитве. Ванечка схватил ее так, что хрустнули ребра.

– Из квартиры ни ногой! Детей – на пол и не вставать. Икону к порогу!

Вечером на Дальницкой случился первый большой погром, наутро шайки работяг, воровской шушеры и солдаты карантинной службы массово громили магазины на Дерибасовской и Преображенской.

Гедаля с ножом в сапоге и топором в руках спросил:

– Что делать будем?

– Своих защищать, – буркнул Беззуб.

Ирочка впустила Ривку с детьми. Аккуратист Ванечка вывалил из дубового платяного шкафа все запасы крахмального наглаженного белья, за которыми, в глубине, лежали мешочки с патронами, и вытянул из своего «медового чемодана» обернутый в льняное полотно «манлихер», шикарный австрийский карабин – царский подарок дедушки.

Он вышел во двор и постучал Макару. Нюся, по случаю беспорядков наглухо завернутая в халат, крикнула с балкона:

– Не ищи – он с погромщиками гуляет!

– А вот это плохо… Сюда их привести может…

Во двор закатился Сема с сыновьями.

– Наши самооборону на хуторе организовали – кто с нами? Эй, Беззуб, где твой кнут?

Ваня поднял над головой «манлихер».

– Я не буду воспитывать, я буду стрелять.

Сема осмотрел единственным глазом карабин.

– Хороший ствол, а шмаляешь ты так же, как дерешься?

– Патронов жалко – на улице покажу, – прошипел Ванечка. – Гедаля, выкатывай телегу, на тебе поедем. Янкель, запри ворота во двор. Никого не пускать. Вообще никого. Откроешь завтра вечером. Мы не вернемся. Сегодня не вернемся.

Отряды самообороны на Молдаванке патрулировали свой район, чтобы остановить погромщиков еще на дальних подступах. Сема, Ваня и Гедаля кружили в радиусе нескольких кварталов, окружавших их восьмой номер.

Утром они тоже не вернутся. А днем в глухие металлические ворота раздастся стук. Он будет длится полчаса и нарастать. Бабы уложат плачущих детей на пол и накроются одеялами. Говорят, коллективная молитва творит чудеса. Они в голос на разных языках с разными именами Бога просили чуда, и оно постучало прямо в Фирино окно.

Их с Ванечкой спальня выходила точно на крышу дома в соседнем дворе за углом, то есть на Михайловской крыша соседнего дома подпирала небольшое окно их спальни. Темновато, правда, зато все видно и безопасно. Только дворовые коты, если не закрыть форточку, заглядывали с инспекцией.

Уличный грохот в ворота затих. Окна первого этажа, заложенные матрасами и тюками, держали оборону. И тут, к ужасу Фиры, раздался стук в это самое окно. Женщины и дети заверещали, переходя на ультразвук. За окном на четвереньках стояла лохматая Елена Фердинандовна в спущенных чулках и рваной юбке. Вид у нее был бесноватый.

– Дуры!!!! Откройте! Не орите!

Гордеева, вернувшись после суточного дежурства в Еврейской больнице, не могла попасть домой. Янкель получил приказ и делал вид, что окончательно оглох – команды пускать кого-нибудь, кроме Гедали с Иваном, от Семена не было.

– Девки мои где? И это, водка есть? Налейте! – распорядилась Елена.

– Девочки у Нюси, а…

Гордеева перехватила бутылку и с жадностью сделала несколько глотков.

– Сутки об этом мечтала! Ад какой творится! Вся больница полная ранеными. Столько людей ублюдки поуродовали. Ребенка трехлетнего через окно застрелили! На руках у отца была – ее убило, ему руку зацепило. Он так с ней и пришел к нам… Во дворе возле приемного навесы ставят – раненых размещать негде, перевязывать некому. Я посплю – где можно? Разбудите через два часа!

Елена рухнула на бархатное канапе и мгновенно заснула полусидя. Проснулась в темноте – рядом со свечкой и бутылочкой святой воды стояла всхлипывающая Нюся, а над ней с нюхательной солью и карманным зеркальцем склонилась Фира. В глубине комнаты тихонько плакали дочки.

– Суки! – подскочила Гордеева. – Почему не разбудили?!

– Мы будили, – шепотом ответила Фира. – Ты не просыпалась. Вообще! Водой брызгали, иголкой кололи – ты не реагировала. Я вот дыхание все время проверяла. Может, это летаргический сон был? Как в романах? А вдруг бы ты год спала?

Нюся подхватила:

– А я деток попрощаться привела. Вот водичкой святой решила окропить…