Понаехали

Разговор был вязким и кислым, как прошлогоднее кизиловое варенье, нищенское лакомство, которая Ханна вынесла к чаю. Недоумение от визита после перехода от погодно-купеческих любезностей к сути быстро сменилось тахикардией и гробовой тишиной. Первой пришла в себя Броня.

– Наша Фирочка – настоящий клад, – улыбнулась она. – Вы же понимаете, клад бесценный.

Нестор посмотрел на Броню:

– У каждого есть своя цена. И у любви тоже. Назовите. Я буду ждать.

– Послушайте, – ребе Мойше с трудом сдерживался, – послушайте меня. Я вас впервые вижу. Я не знаю вашего сына и даже не уверен, что моя дочь с ним знакома или тем более – имеет виды на вашего наследника. Она приличная девочка. О чем вы говорите? Нам не нужны ни вы, ни ваши деньги. И платить, поверьте не за что. Ваш сын ей не нужен.

Нестор скривился, как от зубной боли:

– Простите, я неточно выразился. Не знаю, что нужно вашей дочери и что она сделала с моим Ваней, но моему единственному сыну нужна ваша Фира. Поверьте, я сделал все, что мог, чтобы его отговорить. У вас сколько? Шестеро? У меня один. И я не могу его потерять. Мне нужно продолжить род, продолжить дело… Если бы речь шла о страсти, я снял бы ему всех шлюх Никополя. Но увы. Он хочет на ней женится. И я спрашиваю вас, если вы меня, конечно, понимаете: сколько отступного требуется, чтобы вы позволили моему сыну сломать себе жизнь с вашей Фирой.

Мойше поперхнулся:

– Вы что?! Вы в своем уме?! Никогда! Слышите! Никогда!!! Уходите!!

– А вы подумайте, – поклонился Нестор Иванович и вышел.

– Что? Что? Что она сказала? – Ванечка схватил отца за руку.

– Я ее не видел. Все предсказуемо. Они категорически против.

Ванечка, раздувая ноздри, стоял напротив отца.

– Руку отпусти, медведь. Я сделал все, что мог. Хотя вообще не должен был и заходить сюда. Совсем ты совесть потерял! Девок – полный Никополь. Ваня, а если она тебя не любит – как ты жить с ней будешь? Об этом подумал?

– Любит!

– А по-моему, она тебя знать не знает.

– Значит, узнает. И полюбит.

Когда гость ушел, Броня села за стол и посмотрела на сына. Мойше задыхался:

– Ты… вы, ты что?! Вы хотите продать мою дочь гою?! Вы понимаете вообще, на что ее обрекаете? А меня? Ханна, твоя дочь будет похоронена заживо – тебя ждут не внуки, а ее могила при жизни. Если вы ее отпустите – она умрет! Умрет для Бога, для веры, для семьи! Вы подумали о ней? О себе? О моем позоре вы подумали?! Шестнадцать лет назад мы уже все потеряли. И до сих пор не оправились. Моя кецале, моя Фирочка! Она ребенок еще!!! Что вы творите?!! Мама?!!!!!

Ханна молча раскачивалась, прикусив губу и зажав рот рукой… Броня смотрела на плачущего зятя и разглаживала жилавой ладонью в шрамах и пигментных пятнах парадную скатерть.

– А теперь меня слушайте: отдайте девку. Это ее шанс. Пусть хоть одна вырвется. Пусть сестрам и братьям поможет. Мойше, не бойся. Она будет не предателем, а жертвой. Забыл правило? Она пожертвует собой, чтобы вам помочь. Да и себе тоже. Она пойдет на заклание, чтобы спасти свою семью, она прорастет там, не забудет и бросит семена… Я узнавала об их сыне. Он гениальный, он сделает карьеру, и Фира будет при нем, и он сделает все, что она захочет. Бог разрешает покаяться даже вероотступникам, разве не так? Он разрешает дорогу назад. Ханна, ты забыла, что такое погромы? А как тебя, беременную Фирой, выгоняли отовсюду, и эту черту оседлости после своего дома? Мойше, ты помнишь имение, где мы жили? А как мы раньше жили, забыл? Где твое золото? Где хороший костюм? Где кони? Ты думал, что будешь грузчиком по ночам работать и надеялся, что никто не узнает? Все знают.

– Мама! – закричала Ханна. – Мама! Да замолчите вы сейчас же!!!!

Броня развернулась к невестке:

– А кто ее защитит во время погрома? Ты забыла? Мойше, ты? Ты смог защитить свою жену от трех казаков? Может – я?! Что случилось со мной, когда я оттаскивала этих зверей от твоей Ханки? Показать тебе шрам на голове и выбитые зубы? Так ты их видишь каждый день. Испортят девку, испортят еще до свадьбы, сломают, и останется на твоей шее вечно или понесет. Ханка, ты точно знаешь, что Фира от этого шлимазла, а не от насильников? Тебе сломали четыре ребра и раскроили голову. Ты была вся в крови! Вся! И слава Богу, что только изнасиловали и избили! У нашего народа национальность по матери именно поэтому. Такой судьбы ты хочешь своей дочке?

Мойше побелел:

– Это моя дочь! Моя! Моя! Моя!

– Бог больше твоего скудного ума, Мойше, и больше твоего, девочка. Это будет мой грех. Я сама поговорю. Решайтесь. И дайте ей на прощание столько любви, сколько сможете…

Фира подслушивала под дверью. Но кроме криков отца основного текста было не разобрать.

Броня за ухо оттащила ее в сад:

– Любишь его?

– Не знаю!