Понаехали

– Ну да, ну да… Конечно три, как же я запамятовал… Ступайте с богом, дорогой наш доктор… До скорого свидания!

И вот еще, – он брезгливо протянул ей салфетку, что прикрывала тарелки и изуродованную вилку, – оботритесь, пожалуйста, вы вся неприлично мокрая… и запах от вас.

Фердинандовна взяла салфетку, подхватила саквояж и на ватных ногах вышла из кабинета.

На выходе гориллоподобный охранник с усмешкой посмотрел ей прямо в глаза, скомандовал: «Стоять!» и заглянул в дверь.

– Отвезти куда скажет, и смотри у меня! – снова бестелесно и еле слышно прошелестело из кабинета.

Охранник с совершенно обалдевшим видом обернулся к Гордеевой:

– Прошу вас пройти в машину…

Что-то сломалось в привычном ему ходе событий, и он явно не знал, как себя вести в данной ситуации.

А Фердинандовна только смогла сказать:

– Домой.

Молча сидела в машине, с трудом добралась до своей комнаты и тут ее накрыло… Это был такой страх, что и описать сложно. Два полных стакана самогона и полстакана спирта вдогонку не помогли. Всю ночь ее трясло, как в лихорадке, и только к утру отпустило.

А наутро в дверь снова постучал тот же охранник и уже вежливо попросил пройти в машину, ее ждут для беседы, сказал он.

Через двадцать минут в кабинете Дейча будет стоять бледная как смерть, протрезвевшая и благоухающая Петькиным одеколоном Елена Фердинандовна Гордеева с акушерским саквояжем и двумя чекистами за спиной.

– Дело к вам. Практически военная тайна. Понимаете?

– Догадываюсь, – ответит Фердинандовна и моментально услужливо спросит: – Сифон? Трепак? Аборт?

– Последнее. На дому можете?

– От срока зависит. Лучше в больнице.

– Понял. Завтра в десять будьте готовы и уберите посторонних.

Даже непробиваемая Гордеева обескураженно и громко заматерится, когда увидит пациентку:

– Ох, ни… себе!

Чекист приподнимет бровь:

– Спокойнее, гражданка Гордеева. Анна Ивановна проходите, не смущайтесь. Врач уже готов к приему.

Фердинандовна усадит Аньку на кресло и отхлебнет из Ваниной фляги.

– Вот это поворот. Не бойся, девка, трепаться не буду. Себе дороже.

Проверка на вшивость

Вернувшись домой после чистки Аньки, Фердинандовна долго стояла на пороге квартиры. Петьки дома не было, и слава богу – лицо Лёльки ничего хорошего не сулило.

Многозначительно сказав: «Ну-ну» и добавив свое «скрижальное»: «Я вам сделаю пенку во весь горшок», Фердинандовна подошла к буфету и вынула свой любимый синий фужер, из которого так сладко пилась самогонка.

Повертела его в руках, посмотрела на просвет, вздохнула и со всей дури метнула в стену. Фужер взорвался, осколки синими брызгами разлетелись по комнате. И тут стальная Гордеева вдруг зарыдала в голос… Так, как плачут несправедливо обиженные маленькие дети, зарыдала, как в далеком детстве, когда случайно сломала любимую игрушку – куколку с фарфоровым личиком, подаренную мамой, единственным человеком, кто по-настоящему любил своенравную и взбалмошную Хелену.

Вместе с тяжелым стеклом лопнула и разлетелась вдребезги Лёлина жизнь. Этот фужер был последним звеном между размеренным прошлым и зыбким, страшным непредсказуемым настоящим.

В этом плаче было много чего намешано… И горькие воспоминания детства, и вчерашний ужас после встречи с Иродом, и сегодняшнее унижение, и крушение иллюзий, и осознание собственной малозначимости для власть имущих, и – самое главное – понимание, что весь ее родной двор, который она любила, все ее соседи, которых она лечила, предали ее… Предали тайно и явно, и от этого становилось еще горше, и рыдания вот-вот могли перейти в истерику.

Но тут в дверь кто-то постучал, и она услышала встревоженный голос Ривки:

– Фердинандовна, с тобой все в порядке???

– Угу… погоди, ща отворю.

Она по-мужицки тыльной стороной ладони оттерла слезы, высморкалась в крахмальную скатерть и распахнула дверь.

– Мадам Гордеева, что случилось?! Чем помочь? – Испуг соседки был искренний. Ривка впервые в жизни видела зареванную Лёльку и не знала, как утешить.

Но в голове Фердинандовны уже созрел четкий план.

– Заходи, присаживайся… Примем с тобой по пару капель на помин нашей прежней жизни…

– Что-случилось-то?

– Да ничего – вон фужер любимый разбился, жалко…

– А при чем тут прежняя жизнь?

– А это все, что в память о маме осталось, о слободе… Он как мостик был между нами, а теперь – все… был и нету…

Фердинандовна достала из высокого буфета два лафитника того же синего стекла и с таким же узором, что и на фужере, налила в них казенки из засургученного шкалика. Такую водку дореволюционного года выпуска, да еще государственного завода не видели на Молдаванке с самой революции.

Обалдевшей от такой царской щедрости Ривке Гордеева пояснила:

– Из старых запасов… Какой-то трипперник отблагодарил.

Махнули по первой и тут же налили вторую.

Фердинандовна налила по третьей и начала издалека: