Понаехали

– А вот скажи мне, Ривка, когда наконец наши чекисты с полицией или как там их, милицией начнут понимать, что нельзя жрать в три пуза, когда народ голодает… Тот самый народ, за который они типа воют? Жируют, суки, в дворянских квартирах, белужью икру из ястыков, шоколад с инжиром жрут, когда за забором, в таком же санатории, угасают от малокровия и чахотки дети. Такие, как твои, Ривка. Да ложка этой икры, горсть гранатовых зерен или инжира вернула бы их к жизни, и утром они были бы живы и не превратились в мешок костей, который к вечеру свалят лицом вниз в общую яму. Разве что прочтет над ними молитву старенькая нянечка… да и то – вряд ли… Побоится, потому как юные санитарки-комсомолки мигом настучат куда надо, что такая-то бабка справляет тризну по пациентам…

Выдохнув, Фердинандовна хлопнула третью. Ривка, воспользовавшись паузой в гневной речи доктора, успела рвануть за дверь, испуганно прокричав на бегу:

– Ой… у меня ж молоко убежит…

– Ну-ну, беги-беги, голубушка, постучи своему благодетелю, что докторша окончательно выжила из ума и хает советскую власть что есть мочи… Постучи-постучи, сучье племя…

Коварный план, как найти стукача среди соседей, созрел в голове Фердинандовны в тот миг, когда Ривка окликнула ее за дверью. Он был классический и хрестоматийно простой.

Нужно было просто запастись терпением, водкой и системно обойти каждую квартиру и в каждой провести провокационную беседу на одну из выбранных тем. А далее ждать, по какому поводу вызовут в ЧК. Главное тут – не забыть, с кем и на какую тему велась беседа. Учитывая будущие возлияния и количество подозреваемых, Лёля по-немецки обстоятельно подготовилась и составила таблицу, где отметила, с кем и о чем будет беседа.

Разными значками она помечала результаты встреч. Были такие, кто сразу посылал ее нецензурно, а были и те, кто навязчиво просил деталей и пояснений, просил еще страшилок…

Первых, кто посылал ее, она помечала крестом в круге, а вот вторых – маленькой птичкой – прообразом дятла.

Фердинандовна очень изменилась, это заметили все соседи… Она уже не входила без стука в любую дверь, стала непривычно любезной и уже не орала почем зря на вся и всех с галереи. Теперь она стучала в наличник распахнутых по-летнему дверей, спрашивала разрешения войти, заходила в дом и сразу ставила бутылку на стол со словами:

– Я пришла посоветоваться…

Это было очень необычно и настолько не характерно для Лёльки, что соседи решили – и Фердинандовна «поехала кукушкой», и, похоже, кроме разбитого фужера, о котором Ривка сразу рассказала подругам, что-то у нее разбилось – то ли по работе, то ли в личной жизни, и знаменитая Гордеева стремительно спивается. Соседи сочувствовали и пытались поддержать беседой или, хотя бы, закуской.

Вот так, на волне общего сочувствия, она за месяц обошла всех во дворе и с каждым провела индивидуальную беседу.

Вернувшись с последних по списку посиделок за бутылочкой, Фердинандовна еще раз просмотрела список с номерами квартир и темами бесед, внесла несколько правок и брезгливо оттолкнула его от себя по столу… Затем стала судорожно вытирать руки подолом платья, потом нагрела воды и долго-долго отмывала руки, по-докторски тщательно намыливая и промывая их многократно в тазике. Затем, не выдержав, вымылась с ног до головы. Она как будто смывала с себя всю грязь, в которой ей пришлось изваляться за прошедший месяц.

После ритуального омовения Лёлька на удивление быстро заснула и утром внезапно поняла, что больше ее ничего не гложет и не будоражит. И главное – у нее больше нет сомнений в своем праве «знать, а не догадываться».

Махнула с утра свою ставшую за месяц уже привычной дозу – три лафитника самогонки и, закусив остатками вчерашнего борща, принялась за уборку в доме. В любых сложных жизненных ситуациях, в минуты внутреннего раздрая, бессилия, тревоги и прочих жизненных проблем Фердинандовна принималась за уборку в доме. Это был ее спасательный круг, ее убежище от себя самой и проблем, и, как ни странно, это очень часто помогало найти правильное решение, казалось бы, неразрешимой проблемы или просто примириться с неизбежным…

Темнота

Анечку после аборта привезут в ее квартиру. Она, по-собачьи скуля, скрутится калачиком в углу дивана. Такой найдет ее Макс. Зацелует, прижмет к себе и почует холод и темноту. Светлячок, огонек Анечка погасла.

– Иди домой, Макс. Тебя жена заждалась. Я все равно сегодня ни на что не годная…

Он снова летел в свою пахнущую могилой бездонную пропасть. Его счастливая звездочка закатилась.

Он вернется на следующий день с ее любимым шоколадом, янтарными мягкими абрикосами и дорогой игрушкой. Змея из червонного золота причудливо изгибалась и прихватывала себя за хвост. Вместо глаза в резной и черненной голове был крупный бриллиант. Макс приколет змею ей на платье:

– Будет защищать тебя, когда меня рядом нет. Смотри, как похожи, – он повернется в профиль и изобразит фирменный оскал. – Я тоже себя своим же ядом убью когда-нибудь.

Анька дернет худым плечиком и грустно улыбнется:

– Макс, я тебя люблю. Зачем мне это мещанство?