Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Ну вот, завела… Все правильно, но не для этого фрукта. Постучись!

— Я и сейчас подготовлен, товарищ Кожухова… Просто у меня так сложились обстоятельства…

Это Грохотов сказал курице. Получила? Интересно, что она ему ответит?

— Надо уметь, товарищ Грохотов, иногда посмотреть на себя со стороны…

Ай да курица! Нашлась. Молодец…

Вчера заявился инструктор Митрофанов и начал расспрашивать про Грохотова. Я сразу насторожился: он не по своей инициативе интересуется. Он ничего по своей инициативе не делает, у Митрофанова ее просто нет. Может, когда-то была, а сейчас нет.

Ох и не люблю же я, когда кто-нибудь сует нос в мои дела. Правда, от Митрофанова вреда никакого быть не может, его в два счета вокруг пальца обвести ничего не стоит. Ему нужна лишь информация! Ему лишь бы записать в свой «талмуд». Но даже с ним откровенничать расчета нет. Упаси бог, как говорится. Может под такой монастырь подвести — дальше некуда. А мне надо до отчетного собрания усидеть чистеньким, без пятнышка. Если и усижу — быть мне… А где? Вопрос вопросов — где? На партийную работу больше не пойду — хватит. Хлопот много, платят мало. Правда, говорят, почетно. Леший с ним, с почетом. Но вопрос вопросом — куда? Я присмотрелся — чем выше, тем забот меньше. У высших аппарат: знай только нажимай кнопки. А я на кого могу нажимать? На секретарей партбюро? На актив? Попробуй нажми. Хорошо нашей Лидочке — первый секретарь райкома, член Московского Комитета, депутат Моссовета. У нее все: персональная машина, помощник, заведующие отделами, инструкторы — сиди и нажимай на кнопки. Интересно, кто все-таки ее наверху поддерживает? Не может быть, чтобы не было у нее там руки. Есть, наверняка есть, причем здоровущая — ни с того ни с сего первым секретарем столичного райкома не сделают.

По чьей же инициативе Митрофанов заинтересовался Грохотовым? Уж не сама ли Лидочка его сюда наладила? А ну, Телятников, не теряйся, разложи все по полочкам. Допустим, не она? Тогда кто? Допустим, сам Грохотов сбегал в горком и поплакался в жилетку и оттуда позвонили в райком? Нет, этот вариант отпадает, так быстро дело не делается.

Может, заинтересовался наш ученый муж, товарищ профессор? Очень он на меня смотрел подозрительно. Не понимаю, почему таких людей выбирают в бюро? Для представительства, что ли? Сидел бы в своей лаборатории и занимался фокусами… Что он понимает в партийной работе? Ничего. Только место в бюро занимает. Не было бы его, могли избрать кого-нибудь другого… Наш комбинат по количеству людей посолиднее, однако на бюро от нас никого нет — ни директора, ни секретаря парткома…

Может, профессор решил принципиальность показать? Нет, на кой черт ему в эти дела впутываться…

Второй секретарь? Третий? Черта с два узнаешь. Да и как спросишь? Не было бы хуже. Скажут: «А почему, товарищ Телятников, это вас интересует?»

Наш второй секретарь, драгоценный Петр Евстигнеевич, только с виду простоват. Лицо добродушное, всегда улыбается, а сам — хороша штучка! Гранит! Мягко стелет… И все, чертов сын, понимает с полуслова. К нему лучше не соваться.

А если Николая Петровича прощупать? Этот непроницаем, как рыба. «Да», «нет». От него ничего больше не добьешься.

Следовательно, узнать можно только у троих: у Лидочки, у Митрофанова и у самого Грохотова. Может, вызвать его? Прощупать?

Подожди, не торопись. Предположим самое худшее, что инициатива исходит от Лидочки. Ну и что? Допустим, разберутся… А в общем-то все правильно: дает брак, пренебрегает общественной работой. В крайнем случае, поправят… И зачем я Митрофанову про девчонку наговорил: «Живет на нетрудовые доходы, почти тунеядка»! Дернул черт, увлекся…

Самое неприятное, если Грохотов сболтнет о том разговоре. Пусть сболтнет — свидетелей нет! Скажу — все выдумал, мстит за мою принципиальность. Но осторожность и еще раз осторожность.

Не сваляй дурака, Телятников!

ЗАЧЕМ Я ЖИВУ?

Зачем?

Мне давно пора пойти на Каменный мост, встать на перила и ухнуть в Москва-реку. Можно лечь под электричку на Казанском вокзале или, еще лучше, на Савеловском — там меньше народу. Только не вешаться. Это очень страшно — повеситься где-нибудь, а скорее всего в уборной — там есть на потолке труба, за которую можно продеть веревку.

И ничего со мной, Константином Шебалиным, не случится — не утоплюсь, не брошусь на рельсы, не повешусь. Ничто не произойдет. Думать о самоубийстве я могу сколько угодно — мне нравится это занятие. Иногда я так сам себя разжалоблю, хоть плачь… А откровенно говоря, мне даже умереть лень. Мне в общем-то все равно — жить или не жить.

А тоска — все равно тоска. От нее никуда не уйдешь, она всегда со мной. Иногда мне кажется, что тоска спряталась у меня где-то внизу, в животе, и спит. Потом она просыпается и поднимается, как пар, вверх. Она проникает в легкие, ползет в сердце, в мозг — и я весь в ее власти. И все из-за нее, из-за моей ненаглядной Тины Валентиновны…