Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

Как он тогда на меня налетел, лейтенант Медников: «Хорошо тебе рассуждать, сидя под мирным небом! Очень много ты о себе понимаешь, Грохотов. Такие, как ты, умники, могут только опозорить нашу Советскую Армию!» Мне бы надо промолчать, а меня черт дернул ответить: «Воспитание, которое вы проповедуете, неправильное — солдат должен думать не о смерти, а о победе!» Он мне: «Молчать!» Я ему: «Я не в строю, а на комсомольском собрании…»

Ну что мне стоило промолчать. Зачем я в эту ссору полез! Все равно Медникова мне не переубедить. Он же сам признался, что за всю свою жизнь не прочел ничего лучшего «Исповеди девушки».

И все-таки я прав — солдат должен думать о победе! А я сейчас о чем должен думать? О какой победе?

Интересно, приняли бы они меня, если бы вместо Телятникова был Силантьич? Допустим, Телятникова не было бы. Ну и что? Больше всех говорил этот… она называла его Матвей Николаевич. Когда говорил седой, в золотых очках — он профессор, — я думал, что меня примут. А когда начал этот Матвей… мне все стало ясно — будь здоров, Николай Грохотов, жить тебе беспартийным. А Телятников дошиб окончательно: «У гражданина Грохотова нет ни капли уважения к рабочему коллективу». Она строго посмотрела на него, строже, чем на меня. Или это мне показалось? И сказала: «Почему у гражданина? У товарища…»

Профессор перестал протирать очки и усмехнулся.

А второй секретарь Петр Евстигнеевич, тот, что сидел справа от нее, укоризненно покачал головой, я это совершенно ясно видел. У Телятникова даже бровь задергалась. Он, видно, ее боится… А кого он не боится? Он всех боится. Как они этого не понимают. Он сразу поправился: «У товарища Грохотова, я хотел сказать… У товарища Грохотова вошло в привычку манкировать общественными обязанностями…» А ты? Ты разве не манкируешь? Когда ни зайди, тебя никогда нет — то в райкоме, то в горкоме. Ты все это за зарплату — до пяти вечера. А после пяти тебя как ветром выдувает. Какой же ты общественник… Я видел, как ты на партийном собрании зевал. Раз двадцать! Тебе скучно было, вот ты и зевал, аж скулы трещали.

«У товарища Грохотова вредные наклонности к уходу в индивидуализм, сопровождаемые стремлением побольше заработать…»

Господи ты боже мой! Как он все ловко сформулировал!

«В один из месяцев товарищ Грохотов дополнительно, сверх основного сдельного заработка на комбинате, получил на лодочной станции за произведенный им ремонт лодок, будки и причального настила двадцать рублей, а взносы в партийную кассу с этой дополнительной суммы заработка уплатил спустя несколько месяцев…»

Она еще строже посмотрела на меня, и профессор тоже неодобрительно…

Почему я не сказал, что получил эти двадцать рублей только в конце августа. То не было бухгалтера, потом был бухгалтер, но он говорил, что кончился безлюдный фонд…

«У товарища Грохотова… У товарища Грохотова… У товарища Грохотова…» Он колотил меня как молотком но голове… У меня много всего, только нет ничего, что бы «давало основание доверять». Он так и сказал «давало основание доверять товарищу Грохотову».

И этот, Матвей Николаевич, еще раз попросил слова.

«Если до выступления товарища Телятникова у меня еще шевелились сомнения в правильности решения, к которому я пришел, то теперь оно во мне полностью утвердилось. я не имею права голосовать за прием товарища Грохотова. Я буду голосовать только против. Иначе я поступлю против совести…»

Ну и голосуй по своей совести, черт с тобой! Тихо, Николай, тихо…

Она еще раз спросила меня:

— Вы ничего не хотите добавить?

Если бы я мог ей все сказать! И я бы сказал, не будь тут Телятникова. А я ответил:

— Ничего.

Она встала и заговорила:

— Мне бы не хотелось, чтобы товарищ Грохотов уходил с заседания бюро с тяжелым чувством обиды… Товарищ Телятников несколько сгустил краски… У нас нет основания не доверять товарищу Грохотову вообще, так сказать во всем… Товарищ Грохотов хорошо служил в армии, прекрасно работал первое время… Так что о каком-либо недоверии и речи нет. Но принять его в члены партии мы, к сожалению, не можем… Партия сильна своей дисциплиной, высокой сознательностью всех ее членов, активным их участием в общественной жизни. К сожалению, поведение товарища Грохотова не отвечает этим требованиям…

Вот теперь лежи и думай, сколько хочешь. Все тебе ясно, гражданин Грохотов, товарищ Грохотов или просто Николай Грохотов, а может, еще проще — все тебе ясно, Колька Грохотов?

А может, действительно — будешь жить так. Не всем же, как сказала Надя. Нет, это она не серьезно. Только для того, чтобы успокоить меня. Она же понимает — одно дело, если бы я совсем не вступал, не был бы кандидатом. Тогда живи, как все, — работай, учись, детей расти…

Нинка, Нинка, я тебя сегодня и не вспомнил. Как ты там, маленькая? Спишь — и все. А я не сплю. Разве уснешь? Расти детей, плати исправно взносы в профсоюз… Но я же был кандидат! Кандидат в члены Коммунистической партии Советского Союза.

Она меня спросила: «Партийный документ с собой?»

Конечно, с собой. Где же ему быть?