Противоположная точка зрения кажется привлекательной тогда, когда после революции или иных больших потрясений суды в какой-либо правовой системе должны рассмотреть свое отношение к крайним моральным несправедливостям, совершенным в правовой форме частными или официальными лицами при прежнем режиме. Их наказание может казаться социально желательным, но обеспечить его откровенно ретроактивным законодательством, делающим преступным то, что разрешалось или даже требовалось законами предыдущего режима, может быть нелегким, а также морально одиозным или, может быть, невозможным делом. В этих обстоятельствах может показаться естественным воспользоваться моральным подтекстом, латентно присутствующим в языке закона, и особенно в таких словах, как ius, Recht, diritto, droit[35]
, которые нагружены теорией естественного права. Тогда может показаться соблазнительным сказать, что законодательные акты, которые предписывали или позволяли крайнюю несправедливость, не должны признаваться действительными или обладающими качествами закона, даже если система, в которой они были приняты, не признавала никаких ограничений законодательной компетенции своей легислатуры. Именно в этом виде аргументация естественного права была возрождена в Германии по завершении последней войны в ответ на острые социальные проблемы, порожденные злодеяниями нацистского правления и его поражением [104]. Должны ли быть наказаны доносчики, которые в личных целях отправляли других в тюрьму за нарушения чудовищных статутов, принятых при нацистском режиме? Возможно ли было вынести им приговор в судах послевоенной Германии на том основании, что эти статуты нарушали естественное право и поэтому были юридически ничтожны, так что тюремное заключение за нарушение этих статутов было на самом деле противозаконным, и способствовать ему само по себе было преступлением?[36] Хотя вопрос кажется простым для тех, кто принимает, и тех, кто отвергает представление о том, что морально чудовищные правила не могут быть законом, спорящие стороны, как кажется, часто очень неясно представляют себе общий характер этого вопроса. Верно то, что здесь мы рассматриваем альтернативные способы сформулировать моральное решение не применять, не повиноваться и не позволять другим использовать при своей защите нравственно чудовищные правила, но проблему плохо представляют как чисто вербальную. Ни одна из сторон спора не удовлетворится, если сказать ей: «Да, вы правы: чтобы правильно выразить на английском (или немецком) языке эту идею, надо сказать то, что вы сказали». Поэтому, хотя позитивист может указать на авторитет английского словоупотребления, демонстрируя, что нет никакого противоречия в утверждении, что закон слишком несправедлив, чтобы ему подчиняться, и что из заявления, что закон слишком несправедлив, чтобы ему подчиняться, не следует, что это недействительный закон, — их оппоненты вряд ли расценят это как опровержение их дела.Ясно, что мы не сможем должным образом разобраться с этой проблемой, если будем рассматривать ее как языковую. Ибо то, что на самом деле является объектом дискуссии, это сравнительные достоинства широкого и узкого понимания или способа классификации правил, принадлежащих к системе правил, в целом действующих в общественной жизни. Осмысленный выбор между этими пониманиями должен быть сделан на том основании, что одно из них лучше другого в теоретическом плане, или в объяснении и развитии наших размышлений о морали, или и в том и другом.