Понятие права

Несмотря на это, некоторые из критиков, которые настаивают на этих возражениях предсказательному описанию, признают, что здесь присутствует нечто неясное, что-то, не поддающееся анализу в чистых, четких, фактических понятиях. Что может присутствовать в правиле, кроме регулярного и, следовательно, предсказуемого наказания или упрека тем, кто отклоняется от обычных моделей поведения, — отличающего его от просто групповой привычки? Может ли действительно быть что-то сверх этих ясных устанавливаемых фактов, некоторый дополнительный элемент, который руководит судьей и оправдывает или дает ему основание для наказания? Сложность выяснения того, чем именно является этот особый элемент, привела критиков предсказательной теории к тому, чтобы настаивать в этом пункте на том, что все разговоры о правилах, а соответствующее использование слов вроде «должен», «следует» и «обязан» преисполнено путаницы, которая, возможно, повышает их важность в глазах людей, но не имеет никакой рациональной основы. Мы просто думаем, как заявляют такие критики, что существует нечто в правиле, что заставляет нас совершать определенные вещи и руководит нами или оправдывает нас в их совершении, но это нечто является иллюзией, пусть даже и полезной. Все, что существует сверх установленных фактов группового поведения и предсказуемой реакции на отклонения, — это наши собственные сильные «ощущения» (feelings) принуждения вести себя в соответствии с правилом и действовать против тех, кто не ведет себя соответствующим образом. Мы не признаем эти ощущения за то, чем они являются, а воображаем, что существует нечто внешнее, некая невидимая часть устройства универсума, руководящая и контролирующая нас в этих действиях. Мы здесь находимся в сфере фикции, с которой, как говорят, право всегда было связано. Лишь поскольку мы принимаем эту фикцию, мы можем говорить торжественно о правлении «законов, не людей». Этот тип критики, сколь бы ни было похвальным ее позитивное содержание, по меньшей мере взывает к дальнейшему прояснению различия между социальными правилами и просто совпадающими привычками поведения. Это различие является ключевым в понимании права, и большинство начальных глав этой книги связано с ним.

Скептицизм относительно характера правовых правил не всегда, однако, принимал крайние формы осуждения простого понятия обязывающего правила как запутанного и фиктивного [6]. Вместо этого превалирующая форма скептицизма в Англии и Соединенных Штатах призывает нас пересмотреть тот взгляд, что правовая система всецело, или хотя бы в первую очередь, состоит из правил. Вне сомнения, суды так оформляют свои решения, чтобы сложилось впечатление, что их решения являются необходимыми следствиями предопределенных правил, смысл которых фиксирован и ясен. В очень простых случаях это может быть так, но в подавляющем большинстве случаев, которые представляют проблему (trouble) для судов, ни статуты, ни прецеденты, в которых правила, как утверждается, содержатся, не позволяют достичь одного определенного результата. В большинстве важных случаев всегда присутствует выбор. Судье приходится выбирать между альтернативными значениями, которые необходимо придать словам статута, или между конкурирующими интерпретациями того, к чему сводится (amounts to) прецедент. Это лишь традиция — считать, что судьи «находят», а не «производят» закон, которая скрывает это и представляет их решения, как если бы они были заключениями, легко сделанными из ясных, уже существующих правил, без вмешательства судейского выбора. Правовые правила могут иметь центральное ядро необсуждаемого смысла, и в некоторых случаях, возможно, трудно бывает вообразить, как может разразиться спор о смысле правила. Положения ст. 9 акта о завещаниях 1837 г. о том, что должны быть два свидетеля завещания, как кажется, не может обычно вызывать проблем интерпретации. Несмотря на это, все правила имеют оттенок неопределенности, когда судья должен выбирать между альтернативами. Даже смысл кажущегося невинным положения акта о завещаниях о том, что завещатель должен подписать завещание, может оказаться вызывающим сомнения в определенных обстоятельствах. Что, если завещатель использовал псевдоним? Или если его рукой водил кто- то другой? Или если он написал только инициалы? Или если он поставил свое полное правильное имя самостоятельно, но в начале первой страницы, а не в конце последней? Являлись бы все эти случаи «подписью» в смысле, указанном правовым правилом?