Человек, говорящий, что «прожектор слепит», сам может не испытывать каких-либо связанных с этим неприятных ощущений, но, тем не менее, он все же говорит о неприятных ощущениях в ином смысле и иным образом, хотя бы и включающим упоминание о прожекторе. Было бы ошибкой утверждать, что прожектор нельзя назвать ослепляющим до тех пор, пока сам говорящий не будет им ослеплен, и что, следовательно, ослепительность является качеством не прожектора, а чувственных данных этого индивида. Сказать, что прожектор ослепляет, еще не означает, что он сейчас кого-то слепит. Этим говорится лишь, что он ослепит любого человека с нормальным зрением, если тот посмотрит на него с определенного расстояния и без всяких средств защиты. Мое утверждение «Прожектор слепит» сообщает о моем наличном ощущении не больше, чем фраза «Этот велосипед стоит 12 фунтов» — о моей денежной наличности. В расхожем смысле «субъективного» вторичные качества не субъективны, хотя и верно, что в стране слепых прилагательные, обозначающие цвет, не нашли бы применения, тогда как прилагательные для обозначения формы, размеров, расстояния, направления движения и т. д. имели бы такое же употребление, как и в Англии.
Аргументы в пользу субъективности вторичных качеств фактически держатся на любопытной вербальной уловке. Такие прилагательные, как «зеленый», «сладкий» и «холодный», приравниваются к прилагательным, выражающим чувства дискомфорта и их противоположности, например, «ослепляющий», «аппетитный», «обжигающий» и «промозглый». Но даже и при этом желаемого вывода, как мы видели, ниоткуда не следует. Назвать воду «до боли горячей» не значит сказать, что говорящий или кто-то еще испытывают боль. Но косвенным образом оно действительно относится к людям, испытывающим боль; и поскольку переживание боли есть состояние сознания, а именно состояние страдания, то можно сказать, что выражение «до боли горячий» косвенно и
Лингвистическое следствие из всей этой аргументации заключается в том, что у нас нет какого-либо применения для таких выражений, как «объект чувств», «ощущаемый объект», «ощущаемое», «чувственные данные», «содержание ощущения», «поле ощущений» и «sensibilia». Используемый эпистемологами переходный глагол «ощущать» (sense), а также их устрашающее «непосредственное осознание» и «узнавание» можно сдавать в архив. Они всего лишь напоминают о попытке придать понятиям ощущения значимость понятий наблюдения — попытке, неотвратимо повлекшей постулирование чувственных данных в качестве двойников обычных объектов наблюдения.
Из этого также следует, что нам нет нужды ни возводить какие-то приватные сцены, чтобы вывести на них эти излишние постулированные объекты, ни ломать голову над описанием неописуемых отношений между подобными объектами и повседневными вещами.
(4) Ощущение и наблюдение
В задачу этой книги не входит создание новых теорий познания вообще и восприятия в частности. Скорее, одним из ее мотивов было желание показать, что множество теорий с таким названием либо сами являются ненужными парамеханистическими гипотезами, либо включают их в себя. Когда теоретики ставят вопросы, предполагающие «механику проволочек и шкивов», вроде: «Каким образом в сознании сохраняются прошлые переживания?», «Как сознание прорывается сквозь экран ощущений и постигает внешнюю физическую реальность?», «Как мы подводим данные чувств под понятия и категории?» — они подходят к этим проблемам так, как будто речь идет о существовании и взаимосвязях потайных частичек духовных механизмов. Они рассуждают об этом, словно занимаются спекулятивной анатомией или даже контршпионажем.
Однако, поскольку мы не считаем факт наличия у человека ощущения фактом, говорящим о его сознании, в то время как факт его наблюдения или уклонения от наблюдения вещей определенного рода мы действительно включаем в описание его ментальных способностей и операций, то будет не лишним рассмотреть это различие подробнее.