Понтий Пилат

Но и уже вставшему на путь неугодничества принятию в дар таланта мешает сомнение — не означает ли принятие таланта полного самоотрицания? Своеобразного убийства? Ведь именно так преподают «взаимоотношения с Богом» не только сектанты, но и, естественно, госрелигии, скажем, православные «старцы»? Как жить и что делать, будет указывать чужой дядя, выдающий себя за посланца Бога? Я что же, полное ничто — лишь проводник чужой воли? Что-то здесь не так…

Действительно, произволен ли выбранный Им для нас талант?

Из содержания предыдущих глав, видимо, должен напрашиваться следующий ход мыслей: Бог предызбрал, предположим, для некоего N. талант писателя-концептуалиста, ему об этом сообщил, и тот «соблаговолил» услышать. ЭтотN., очистившись от психоэнергетических травм достаточно, чтобы обрести возможность пользоваться «кладовыми» родовой памяти, и здесь разыскивает том «мемуаров» писателя-биофила — и вперёд, лишних шишек не набивая. Дело не столько в шишках, сколько во времени: на разнообразных литкурсах и в Литинституте учат только техническим приёмам писания «иудо-внутреннических» блокбастеров, то есть, обучают только на авторов «бульвара», если же всю премудрость осваивать от нуля самостоятельно, одной жизни явно маловато.

Схема проста и, как мне кажется, верна.

Она подразумевает ряд следствий, из которых я в состоянии сформулировать пока лишь только два:

— редкий дар, видимо, получит тот, у кого содержание доступной части библиотеки родовой памяти позволяет его развить;

— искусственное проникновение в свою библиотеку родовой памяти — тупиковый способ обретения таланта, ибо это прямой путь только на её «помойку»; но даже сумей гордец проникнуть в «кладовую», всё равно он бы там обнаружил «тома» о разнотипных дарах: который из них может стать его талантом, без Бога ему всё равно не выяснить.

Итак, первая линия данной главы — несколько событий из моей «дохристианской» жизни, при размышлении над которыми напрашивается мысль, что приготовление человека к таланту начинается задолго до его действий, обыденным сознанием воспринимаемых как религиозные. Из них следует, что следование таланту — отнюдь не полное самоотрицание.

Вторая линия этой главы связана с тем «неудобным» моментом, что наслаждающийся талантливой жизнью прямо или косвенно деструктурирует стаю. Это стаю, ясно, порадовать не может, что, соответственно, не будет способствовать ни популярности среди толпарей, ни даже их бытовому миролюбию, ни притоку денег.

Прямо скажем, талант жизнь осложняет (с точки зрения системы обыденных ценностей). Как следствие — новая волна сомнений. А они обессиливают.

Эти две линии — непроизвольность таланта и необходимость в ободрении его обладателя — в моём случае, похоже, порой переплетались. Поэтому обсуждения этих линий и объединены в одной главе.

Представьте такую ситуацию: идёт электрик-писатель N. по улице Болграда. Настроение нельзя назвать эйфорическим: дела как сажа бела. Первый том, обозначим его условно «К-1», вышел, первый тираж успешно распродаётся. Можно быть уверенным в допечатке — а это дополнительный гонорар. Однако становится понятно, что на эти деньги явно не прожить. Во всяком случае, монтировать компьютерные сети раз в пять выгоднее.

Перспектива в этом смысле и того хуже: читателей у «К-2» будет ещё раз в пять меньше, чем у «К-1». Пятью пять — двадцать пять. М-да…

Но мало того! Перед глазами у N. — прощальная сцена в Москве. Был во время Перестройки (и чуть позже) такой книжный магазин: «Салон „19 октября”». В демократических («иудо-внутреннических») СМИ его ураганно рекламировали как фонтан интеллигентности. N. в том числе и через этот магазин распродавал свои гонорарные экземпляры. И вот надо же было N. в подсобном помещении в присутствии хозяина «Салона» сказать, что теперь работает над книгой, из концепции которой, среди прочего, следует, что Россия — замечательнейшее место на Земле. В подсобке установилась тишина. Сидевший на столе низкорослый хозяин Марк Захарович (или Иосифович?) с пропорциями карлика долго, с минуту, не меньше, зажмурив глаза, подняв один палец и чуть покачиваясь, смаковал услышанное, а уж только потом заржал. Обслуживающая хозяина команда интеллигентов (один даже с чеховской бородкой), искоса снизу вверх — они сидели на стульях, ниже хозяина — подглядывавшая, какая будет у него реакция, с запозданием всего в полсекунды тоже угодливо захихикала. А потом N. было сказано, чтобы он больше книг своих не приносил: дескать, не важно, что хорошо продаются, ассортимент портить они не имеют морального права. Чувствовалось, что это была только первая ласточка из целой серии однотипных «отлучений» от книжных магазинов (так и случилось).

Другие связанные с перспективой писательской деятельности обстоятельства не лучше. СтоилоN. сказать какому-нибудь книгоиздателю, что в будущем собирается написать книгу про Понтия Пилата, как на N. тут же начинали смотреть с гримаской эдакой острой жалости, а потом осведомлялись: