Понтий Пилат

Ясно, поклонение некрофил—биофилкачественноиное, чем некрофил—некрофил. Поклонение некрофил—биофил — всегда провокация, первый ход в многоходовой комбинации по подавлению (вплоть до убийства). Если кто это качественное отличие не осознает, то Евангелие и дальше для него останется непонятым. А в руках вождей-пилатоненавистников — одним из инструментов формирования исполнителей для всепланетной стаи.

Но было в жизни Иисуса и совсем странное поклонение, третьего рода. Помните, в Вифлеемское стойло пришли поклониться пастухи? Ради кого или ради чего они пришли? Ради Иисуса-младенца? Нет, Он был ещё несмышлёнышем. Для себя лично? Но ищущие Истину в Ней уже отчасти пребывают, для них естественно созидать, а не холуйски умаляться на манер стайных исполнителей. Но ведь и не из ненависти же пришли эти предельно просто одетые мыслители (видимо, в предках своих жрецы в наилучшем смысле этого слова)!..

Оказались в нужном месте и в нужное время также бывшие волхвы-маги (почему «бывшие», см. «КАТАРСИС-1», «Словарь»), в предках тоже жрецы, издалека шли, долго, целенаправленно. Они тоже поклонились, то есть принесли золото, ладан и смирну (Матф. 2) — не только символы, но и легко реализуемые дорогостоящие предметы: для родителей Иисуса, равнодушных к богатству, эти средства были необходимы в надвигающейся экстремальной ситуации — на время бегства в Египет.

Поклонившись, сказал своё слово и Симеон (Лук. 2:25–32), прихрамовый старец, «известный своей святостью».

В чём же созидание пастухов, потомков магов и Симеона? (Что-то не хочется пользоваться традиционным словом «служение» — столь приятным уху иерарховерующих.)

Поклоны людей Божьих были нужны, необходимы, важны позднее взрослому Иисусу — они были указанием, знаком, поддержкой.

Поясним.

Многие полагают: Иисус то, что Он — Сын Божий, знал, и притом твёрдо, нисколько не сомневаясь.

Однако это не так.

Иисус, будучи во всей полноте человеком, в том, что Он Бог, сомневался.

…если Ты Сын Божий, скажи… если Ты Сын Божий, бросься вниз…

Матф. 4:3, 6

Сатана изощрён, и его разрушительные действия против души и духа по возможности лаконичны. Процитированные искушения выглядели бы бессмыслицей, если бы в душе Иисуса было невозможно сомнение, что Он — Бог.

О том, что Он — Мессия, Иисусу открывал не только Святой Дух, ненавязчивость действия Которого в Библии сравнивается с «веянием тихого ветра» (3 Цар. 19:12). Именно в силу малозаметности этого «веянья» для греховного человеческого естества, — а Иисус был во всей полноте человеком, сыном земной женщины, — Ему напрямую сообщали об этом и люди. Причём в разнообразных формах. (Кстати, в этом разнообразии форм ободрения — дополнительное подтверждение, что Иисус в Себе, как Сыне Божьем, порой сомневался.)

Список упомянутых в субъевангелиях приёмов Провидения обширен. В особенности у психолога Луки. Кому, как не ему, более других задумываться о разрушительности сомнений.

Поддержка Иисусу была оказана уже через Его мать: весть о Сыне-Мессии ей несли ещё многие, кроме упомянутых пастухов, бывших волхвов и старца Симеона:

— являлся Ангел (Лук. 1:28).

— чтобы Марию не терзали сомнения (а она — живой человек!), будто Ангел — обычная галлюцинация, к ней обращались также и другие люди, к которым тоже приходили Ангелы: в Евангелии упоминаются Захария и супруг Марии — Иосиф (если его и можно заподозрить в том, что он, выражаясь сугубо медицинским языком, «заразился» галлюцинацией, то преклонных лет бодрого Захарию, а тем более незнакомых пастухов — вряд ли);

— Елисавета «исполнилась Святого Духа» (Лук. 1:41). Свидетельство её было сильно в особенности тем, что забеременела она в возрасте для женщины уже нерепродуктивном, но по предречению Ангела.

Итак, даже для обладателей таланта одного только «веяния тихого ветра» часто бывает недостаточно. В «трудных случаях» Провидение приходит на помощь, привлекая к участию не только Ангелов, но и людей — они тоже бывают посланы к сомневающемуся с ободрением. В этом смысле Иисус отличается от нас лишь тем, что Его часть созидания ассоциируется скорее со словом предназначение, чем со словом талант.

Но дело не в слове.

«Жрец» Александра Коростелёва меня поразил.

Дело происходило в громадной дореволюционной постройки гимназической художественной мастерской в окружении странных гипсовых предметов, россыпи выдавленных тюбиков от краски и засохших кистей, и хотя Саша просил быть естественным, я, стыдно признаться, всё-таки позировал (пытался приукраситься на манер «свято опечаленного» образа, вживлённого нам некрофилогенной культурой).

Но «Жрец» являл нечто совершенно иное.

Это был поток света и солнца! Рыжее с жёлто-золотым! А сам жрец — весёлый и основательный одновременно!..