Понтий Пилат

А вот Михаил, оставшийся, несмотря на бытовые трудности, в России, двенадцать лет писал сравнительно небольшую вещь — антииерархический роман о великих принципах, ярче всего преломившихся в личности Понтия Пилата. И тем продолжил созидание неугоднической России, метанации.

Итак, все три сына — вылитый отец (или отец матери), настоящие православные священники; но разных смысловых уровней.

Из трёх братьев мне помог — Копьеносец. Протожрец признал бы его своим сыном.

А кто такой Александр Коростелёв?

Вопрос, понятно, относится не к области паспортных сведений.

Если обобщить рассказы Коростелёва о его взаимоотношениях с миром художников, то складывается впечатление, что они его шугаются. Девиз этих взаимоотношений вырисовывается примерно следующий: ты отбился, занимаешься чем-то другим.

Я и сам заметил, что Коростелёв не похож на, в общем-то, однородную массу художников.

Он не художник, вернее, не просто художник.

Да, в «Жреце» все узнают меня, но черты у изображённого на холсте не все мои. Скажем, форма носа несколько иная. Но не от того, что Коростелёв не смог воспроизвести натуру. Прежде чем писать «Жреца», он на куске оргалита сделал сначала эскиз (маслом). Реалистичный: в выцветшей рубашке, даже при короткой стрижке разлохмаченный. Там все пропорции соблюдены. (Этот эскиз тоже у меня.) Хотя писал быстро.

Работая, Коростелёв видел не только меня.

Не весть какое парадоксальное утверждение: «Жрец» — в какой-то степени сам Коростелёв. А может, в первую очередь.

Художники, видимо, как и писатели, пишут вообще только себя — пусть не сиюминутного, но с привлечением родовой памяти.

Только этим и можно объяснить слова Коростелёва, когда он предлагал мне позировать: «Давно хочу написать одну вещь, но никак не могу найти натуру».

Подобное — к подобному?.. Иначе не бывает. Художников-толпарей я же не интересую.

А ещё—головные уборы. Очень странные. Один — на копьеносце в правом нижнем углу, а другой — на жреце. Четыре года я при случае листаю альбомы и исторические труды — пытаясь определить, к каким жреческим кастам они относятся. Тот, что на копьеносце, встречается часто, а тот, который на жреце — не встретился ни разу.

Из какой они (убор и Коростелёв) священнической линии? Какого народа?

Знаю только о матери Коростелёва. Она из донских казачек. А это значит, что в Саше может течь совершенно любая кровь — восточная, западная, северная… Сдаётся мне, головной убор не южный: он закрывает уши. Можно с высокой степенью вероятности предположить, что он из мест, где в году много холодных дней.

Что это за каста?

Может, та, следы которой столь тщательно пытались стереть столь многие поколения чиновников госрелигии? Попросту говоря, наша, исконно русская?

Как не вспомнить и о настоящей моей жене, В., тайные обстоятельства которой столь бесстыдно описаны в «КАТАРСИСе-1» (писать надо было или так, или, согласитесь, вообще не браться).

Пытаясь в «КАТАРСИСе-1» объяснить её явно неадекватные эволюции в целительском центре, я описал ряд психологических закономерностей поведения женщин, все они значимы и в жизни В., не отрекаюсь, но один важный стержень, который, собственно, и определил выбор ею места для реализации «неадекватностей», тогда не заметил. Теперь же, выявив в себе «жреческую» составляющую, могу сказать — да, она, действительно, искала среди целителей себе мужа (шутка насчёт «мужа» была далеко не шуткой, см. «КАТАРСИС-1»). Дело не в некой особой напряжённости некрополя внутри целительской субстаи: В. могла бы найти такую же и среди уголовников, и среди политиков, и среди артистов, и среди сектантов или гос «священнослужителей», торговцев и т. п., но ассоциативно свои ей были только высшие целители. Порода редкая, отчасти потому она после рождения дочери и сидела безбрачно дома.

Не помню, упомянуто ли в «КАТАРСИСе-1» или нет: одна из прабабушек В. ещё в XIX веке была в их большом селе на границе Рязанской и Тамбовской областей кем-то, название чему не сохранилось, но она, в том числе, и лечила и даже, кажется, жила на отшибе. Была замужем. И судя по тому, что В. искала себе мужа среди целителей, дом той прабабушки выстроил на отшибе муж. Или её отец.

На отшибе?

Из сохранившихся деталей из жизни этой, как и В., отличающейся от череды своих родственников, женщины (а только эти черты им и были «понятны»), в жизни В. должны воспроизвестись обе.

На каком уровне лечила та женщина, о том логическая память, понятно, не сохранилась; возможно, тоже не на уровне целителей или медиков, а на уровне Катарсиса. Но «на отшибе» — признак более определённый.

В своей жизни В. выбирала место для дома один-единственный раз — для строительства «дома Пилата» (особой архитектуры и назначения некоторых помещений).