Поп

— Что может быть тяжелее для воина, нежели гнёт плена? Смерть на поле боя легка и священна. Смерть от ранений тягостна, но тоже благословенна. Томиться в плену хуже, чем умирать от ран среди своих. Ужасно было отступление! Все вы потеряли свободу, перестав быть воинами, долгие месяцы томились, наблюдали смерть своих товарищей. Но вы дожили до сегодняшнего светлого праздника Пасхи. И сегодня вы снова — воины! Вы вернулись в строй. Отныне вы — воины Христовы, его рядовые. А я — полковник в сем войске. Отец Александр Ионин. Протоиерей. Формально вы остаётесь в подчинении у тех фельдлебелей с собаками. Но духовно отныне вы — моё войско. А надо мною возвышаются величественные фигуры — фельдмаршалы Александр Невский, Дмитрий Донской, Дмитрий Пожарский, Михаил Кутузов, генерал Дмитрий Скобелев, генералиссимус Александр Суворов и другие великие русские герои, великие воины. Ближе всех к нам, конечно, Александр Невский, потому что совсем недалеко отсюда, от села Закаты, где мы находимся, берега Чудского озера, место, где он разгромил псов-рыцарей известной вам национальности. Где он под лёд их пустил! И скоро, братья мои, исполнится ровно семьсот лет от того события. А выше всех над нами — верховный главнокомандующий. Сам Господь Иисус Христос. Вот какая у нас иерархия, дорогие братья. Так что отныне у вас новый устав. И согласно ему вам не дозволяется отчаиваться и унывать! У всех вас, мои хорошие, есть матери, которые проплакали свои глаза, думая о вас. Которые молятся денно и нощно о вашем спасении. И которые, конечно же, спасут вас, издалека отогрев своими сердцами!

При слове о матерях многие из новоназванных воинов отца Александра не выдержали и прослезились — проняло.

С трудом отец Александр собрал силу воли в кулак и вернулся от волнующегося перед ним людского горя к радости Пасхи.

— С праздником вас, дорогие мои воины! Христос воскресе! — воскликнул он, воздымая над собой крест.

— Воистину воскресе! — мощно отозвалось его войско. Трое немецких охранников, только что вошедших в храм, оторопели от такого дружного возгласа. Они вошли глянуть, скоро ли всё тут кончится. И вдруг увидели, что это человечье стадо, которое они столько времени били, оскорбляли, втаптывали в землю, состоит не из потерявших достоинство животных, а из живых людей. И они представляют собой грозную силу!

— Шапки долой! — властно крикнул на немцев отец Александр. — Снять головные уборы!

В церкви пронеслось смятение.

Пленные стали показывать немцам, что нужно сделать, и неожиданно немцы с покорностью расстегнули ремешки, сняли каски, а затем и надетые под касками шерстяные шапочки.

— А теперь, дорогие мои воины, подходите, целуйте крест и получайте праздничные подарки, которые собрали для вас добрые жители нашего села и окрестностей, — сказал отец Александр.

Подарки были сложены возле алтаря и тщательно накрыты. И всё же нередко от этой горы, накрытой скатертями и одеялами, отрывался запах съестного, упархивал ласточкой вглубь храма, и голодные люди невольно принюхивались, оглядывались, искали взорами: откуда доносится дивный запах?

Священник сдернул покрывало — и все увидели, что там лежат груды одежды, стоят узлы с хлебом, куличи, связки вяленой рыбы, кадушка мочёной антоновки, корзины с пасхальными яйцами — крашенками, выкрашенными луковой шелухой. Их подносили батюшке, и после того, как каждый из пленных подходил и прикладывался к кресту, отец Александр брал по два яичка и дарил, дарил, дарил.

Узники шли мимо Торопцева, дьякона Олега, матушки Алевтины, певчих, Гуляева и Евы, и те давали им еду и одежду. Никто не остался обделенным.

Потом христосовались. Все, стоявшие рядом друг с другом, как положено, троекратно целовались со словами «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!», и подходили к батюшке, а отец Александр похристосовался с каждым из этих людей, впервые отогретых душой и телом за всё время их пребывания в фашистском плену.

49.

На другое утро матушка Алевтина совершила открытие:

— Отец Александр! Да у тебя борода почти совсем побелела!

Надо сказать, батюшка после вчерашней службы прихворнул. Чуть его войско увели обратно в Сырую низину, отца Александра стал бить озноб. Алевтина Андреевна выдала ему немного самогонки, он выпил, уснул и проспал с трёх часов дня до самого утра, как убитый.

— Удивляюсь, как это я сама не поседела, — говорила теперь матушка. — Мы все слушали твою проповедь ни живые ни мёртвые. А уж когда ты крикнул: «Шапки долой!», тут я чуть не умерла на месте. Армагеддон ты устроил, чистый Армагеддон! Хочешь, чтоб нам всем объявили абшид?

— А ведь хорошо, Алюшка — воспрянул отец Александр. — Хорошо всё вчера получилось! Ведь ты подумай, все исповедовались и причастились! Лапушка моя!

— И грех получился тоже на твою седую бороду! — не унималась матушка, улыбаясь на ласковые слова мужа. — Исповедовать и причащать некрещеных-то, а?

— Яволь, герр фрауляйтер! — отозвался отец Александр. — Целиком и полностью согласен. Грех. Но я впервые осознал такое понятие, как «сладость греха». Мне от этого греха сладко, Аля.