— Вы на Вислу давно вышли, к Одеру уже ваша кавалерия добралась. Вон Польшу советской республикой объявили. А с Царицыном жмотитесь, прежние условия нарушаете. Нехорошо! Воевать мы с вами не будем, ни к чему, но свое заберем, не обижайтесь!
— Это каким же образом, позвольте спросить?
«Да не образом, а чем-то похожим на свечу», — всплыл в голове похабный анекдот, и Арчегов помимо воли ухмыльнулся. Но объяснять Троцкому такое нельзя — не поймет юмора. А потому генерал чуть потянулся, как выспавшийся кот, и заговорил, подпустив медку в голос:
— Врага бояться не нужно — он может только убить. Друга тем паче, ибо предают только свои. Равнодушных нужно опасаться, ведь с их молчаливого попустительства вершатся злые дела и рушатся карточным домиком великие надежды. А я не хочу молчаливо взирать…
Арчегов замолчал и, выигрывая время, стал неторопливо закуривать папиросу. Троцкий сверлил взглядом, было видно, что нарком по военным делам республики лихорадочно раздумывает над сказанным пассажем.
— И на что вы не хотите молчаливо взирать, господин генерал?
— Да это я так, о девичьем, Лев Давыдович. Потом поймете, когда некие события произойдут.
— Какие странные у вас намеки, дорогой Константин Иванович. Таки очень странные.
— Так наша жизнь странная штука, уважаемый Лев Давыдович. Вы не находите? Чем дальше, тем страньше и страньше. Может быть, вначале обсудим дела наши скорбные и вернемся к Царицыну, через который, кстати, вам нефть по Волге идет.
— Советское правительство придерживается ранее достигнутых с вами договоренностей. А потому Царицын с округом будет передан вам в течение двух недель, — с некоторым пафосом произнес Троцкий, но Арчегов видел, что ему сильно не понравился намек на возможность перекрытия поставок нефти, без которой Советская республика попала бы в жуткий топливный голод, ибо угля почти не было.
«Так бы и давно, а то ломался, как дешевая проститутка, что двойную цену сорвать хочет». Арчегов ответил обаятельной улыбкой:
— Я рад, очень рад. Приказ будет отдан сегодня же — наши войска, как вы знаете, давно готовы к выполнению договоренностей. Да, Лев Давыдович, нужно решить по Каспию еще один вопрос.
— Это какой же?
— Надеюсь, Совет народных комиссаров будет соблюдать соглашение? — От такого невинного «гафа» лицо Троцкого пошло багровыми пятнами, и Арчегов поспешил добавить: — Нет, я не сомневаюсь в этом, как и в том, что в следующем году вы можете захотеть нарушить соглашение с истечением срока давности. А потому мне хотелось бы получить дополнительных гарантий.
— Есть заявление нашего правительства…
— Лев Давыдович, я не гимназистка, чтобы верить заезжему купчику на слово. А то получится, что красавица ему говорит, что он обещал на ней жениться, а ухарь отвечает, что мало ли что он на ней обещал!
— Хм. — Троцкий секунд десять осмысливал сказанное, потом хмыкнул, не сдержав усмешки: — Забавно… Хм…
— Наличие трех эсминцев и двух подводных лодок на Каспии нужно только для войны, дабы прервать наши перевозки от Гурьева. Но сейчас вряд ли… А вот если вы их передадите или продадите, то гарантия искренности ваших намерений будет для нас полная. Тем более что на Астрахань мы не претендуем. Да и не нужна она тогда будет, по большому счету.
— Я думаю, этот вопрос могут решить наши технические специалисты.
— Вот и хорошо, Лев Давыдович, с вами приятно иметь дело. Да, вот еще. И опять по флоту.
— И чем же он вам так приглянулся, Константин Иванович?
— Мало ли что может случиться в самое
Троцкий долго молчал, задумчиво глядя на Арчегова, стараясь понять затаенное в словах. От этого пронзительного взгляда военному министру стало зябко, и он постарался скрыть это ощущение словесной завесой:
— Мы оплатим строительство, накормим рабочих до пуза, но корабли нужны нам. Зачем их зря терять? Ведь не секрет, что на нас сильно
— Хотите выпить красного вина, Константин Иванович?
От такого предложения Арчегов чуть не поперхнулся, но, взглянув на Троцкого, собрал всю волю в кулак и безмятежно произнес:
— Хорошо бы бессарабского, там просто чудесные виноделы. И вина хорошие, крымским или грузинским почти не уступают.
Троцкий тут же сделал характерный знак порученцу, тот вышел, и не прошло минуты, как на столе стояла пузатая бутыль, оплетенная соломой. Уже открытая, явно ожидавшая продолжения беседы с ее использованием.