Попаданец в себя, 1965 год (СИ)

– Ого! Резко. И уверенно. Тогда ответь, будь добр, что ты делал ночью у сливного колодца и под землей. Заодно ответь, что ты делал у дома на Страстном бульваре, который обрушился в то время, когда ты, как заяц, бежал от него. И какую взрывчатку ты подложил в здание газеты «Известия»?

«Вот как дело повернулось, подумал я, слабея от страха, – значит, «Известия» взорвали. Как все неудачно совпало!»

– Вы еще на меня наводнение на Неглинке повесьте, то, которое все мои документы слизнуло и вещи. А вы еще мне домой не али уехать! Что я теперь в Москве буду делать без денег и вещей?

Следователь к моему удивлению в диалог вступать не стал. Он выключил магнитофон и нажал кнопку под столом – вызвал тюремщика.

Я встал и не говоря ни слова ушел с дубаком, следователь мне в спину, как они это любят, ничего не сказал.

Я шел и думал о том, что за терроризм мне могут и вышку присудить, в этом времени людей расстреливают и за меньшие преступления.

Глава 18. Москва, следственный изолятор, шмон [7]

– Терроризм шьют, – сказал я грустно.

– Могут и лоб зеленкой смочить, – отозвался вор, смотрящий за этой хатой. Поэтому и порядка у нас побольше, чем во многих других, для которых не нашлось опытного сидельца. Пересылка, мать её!

А с утра – шмон!

Был на концерте в 2017 в прошлой жизни, пела девичья группа: «Воровайки»:

Давай, давай, а, ну, давай, меня шмонай ты, вертухай
Да загляни под юбочку, да посмотри на булочки
Понюхай попку носиком, прикинься киса пёсиком
Вот в этом вся и разница, кто хочет, а кто дразнится

А еще на эту тему писал Михаил Танич для группы Лесоповал, но гораздо трагичней:

Как на зоне, на снегу,
Прямо за бараком,
Посиневших мужиков
ВОХРа ставит раком.

Это – шмон, это – шмон,

Первый лагерный закон…

Кстати с Таничем могу встретиться, он сейчас раскручивает свою славу вместе с Яном Френкелем…

Надо же, вспомнил! Ну, это я еще тогда в Вике смотрел, когда Лесоповал слушал.

А у нас натуральный шмон, только вывели не на снег, а в бетонный коридор, где тоже холодрыга. Шмон, или обыск на предмет обнаружения у подследственных предметов, запрещенных к хранению в тюрьме, бывает двух видов: общий, массовый или локальный, по наколке (наводке). При общем шмоне всех осужденных выгоняют на плац, где они в зависимости от времени года или трясутся, как паралитики (зимой), или поплевывают себе под ноги и тайком курят (летом). Локальный шмон проводится в конкретном месте по конкретной наводке. Например, некто «Х» закурковал (спрятал, положил в курок) в свой тайник какой-то предмет, назовем его «Z». А некто «У» видел гражданина «Х» в этот таинственный момент и доложил, соблюдая конспирацию, куму (оперативнику) по имени «В». Тогда «В» идет в барак, для отвода подозрения от «У» переворачивает несколько нейтральных кроватей, тумбочек, а потом, будто случайно наткнувшись, извлекает предмет «Z» и спрашивает – чей он. Естественно, что «Х» свое причастие к этому предмету не выдает, а усиленно играет желваками, мечтая поймать осведомителя и засунуть ему этот предмет в задницу.

Формула эта выглядит очень просто: Х + Z + У = В – Z.

Но сейчас мы наблюдаем ситуацию нестандартного локального обыска, потому что этот обыск проводится в моей кровати. Обыск проводит начальник оперативной части – старший кум – Паша Батухтин. Паше 40 лет, он капитан, его дважды роняли, в мусоросборник и с крыши, но он выжил, привычки ищейки не потерял, зато обзавелся двенадцатикратным морским биноклем и наблюдает за поведением зэков на прогулке с различных возвышенных мест, тщательно маскируясь. Предыдущие падения с высоты неблаготворно отразились на его психике.

Паша Батухтин методично вспарывает тощий матрас и вместе с комками вонючей ваты вываливает на цементный пол плиту чая и заточенную ложку. Кто их туда перед шмоном заныкал – неясно, ибо это не мои припасы, да и ночью, когда спал, их не было, иначе почувствовал бы.

Контуженый сыщик складывает предметы обратно в матрас и уходит, бормоча что-то укоризненное. Коридор разражается хохотом. Хохочут даже вертухаи, которых тут зовут дубаками или пуговичниками.

Рассказывают, что раньше Паша работал на зоне и вообще превзошел себя. Он бродил по первой пороше, изучая следы, и обнаружил сочные отпечатки чьих-то валенок, ведущие в парикмахерскую. По распорядку дня утром в парикмахерскую никто из осужденных заходить не смел, утром уголовные цирюльники обрабатывали покатые затылки и обветренные виски охранников, а охрана, согласно уставу, ходила в сапогах.

Следопыт Батухтин ворвался в парикмахерскую с воплем:

– Где Он Прячется?!

– Кто? – резонно поинтересовался брадобрей.

– Следы, – таинственно сказал зоновский Шерлок Холмс, – вывел парикмахера из его кельи и указал на снежные отпечатки.