Попаданец в себя, 1965 год (СИ)

Первые сутки прошли отлично. Я прочитал вполголоса сто одиннадцать стихотворений (заодно и освежил в памяти) которые в обществе читать бы не решился (так как не уверен, что они уже созданы авторами). Я вдоволь нагулялся по камере. Я покачал бицепсы и трицепсы (хоть и не знаю, где эти трицепсы расположены). Я (возможно) очистил легкие от потного и дымного воздуха общей камеры. Я отлично выспался. Я собирался следующий день потратить на чтение и вспоминание собственных стихов, но мои планы обрушил вертухай с носом картошкой и хохлацким говором (не люблю хохлов).

– Виходь, убогий, тебе слідчий до себе вимагає.

Следак выразил возмущение действиями оперчасти.

– Но их извиняет тот факт, что вы вели себя неподобающе, зачем было обзывать офицера господином и сиятельством?

– Интересно узнать, – прервал его я, – по чьей наводке этот сиятельный господин столь уверенно искал и нашел в моем матрасе запрещенные предметы? Не по вашей ли? Тогда я облегчил следственную задачу – сам сел в карцер. И вызывайте охранника, обратно пойду. Диалог со следствием только в присутствии адвоката!

Вряд ли нынешние подследственные требовали адвоката часто. Если вообще требовали. Не принято это как-то в советском государстве, где все честные: и опер, и следак, и вохра… Поэтому следователь вызвал хохла, а тот отвел меня в… общую камеру. К горькому моему сожалению.

– Ось тут тепреь посидиш, тут тебе навчать як зі слідчим розмовляти.

На что я с разворота врезал по картофельной носопырке левой ладонью, а правой, вытянутой дощечкой, ударил ниже кадыка.

Дубак, хрипя, обвис на двери, а я прошел в хату и сел за стол.

– Нарываешься, – сказал смотрящий, – зачем?

– В шизо хочу, отдохнуть, воздухом свежим подышать.

– Так нет тута шизо, тут только кандей, где ты скорей чахотку наживешь.

Поговорить нам не дали. Пришел незабвенный Паша Батухтин, а с ним заместитель начальника тюрьмы по режимно-оперативной работе майор Токарев.

Он так и представился:

– Я майор Токарев, заместитель начальника начальника тюрьмы по режимно-оперативной работе. Что тут у вас происходит? Кто и зачем ударил надзирателя?

– Никто его не ударил, – поспешил смотрящий, – я как старший по камере это вам заявляю со всей ответственностью.

Эка умеет старый вор прикалываться. Как словесные кружева то вьет!

Как же так! Его сейчас в медпункте отваживают, у него в шее что-то повредилось.

Вышеупомянутый надзиратель привел подследственного, вот этого, – вор указал на меня, – и хотел его пнуть, извините, в жопу. Поскользнулся, падая ударился о край двери. Мы ему оказали первую помощь – подняли и в коридор направили.

Токарев вопросительно посмотрел на меня.

– Было, было, – закивал я, – и пнуть пытался, и упал. Такой растяпа, этот ваш работник, да и по русски не умеет говорить, увольнять надо.

Токарев немного поразмышлял и повернулся к капитану:

– Этих обеих – в карцер. В тот, двойной.

Двойной карцер оказался просторным и удлиненным помещением. С крохотной сидушкой в центре и рахитичным столом. По бокам прикованы к стене вертолеты, под окном сквозь решетку светит кусочек грязного окна. Подобраться к окну трудно, так как батареи отопления в камере нет.

– Коня кидать, я тебе на плечи залезу, – как бы продолжил мою мысль вор. – Здюжещь?

– Здюжу, – ответил я.

После объединения сознаний сил у меня прибавилось раза в полтора. По всем параментам. Если рашьше двухпудовку только выталкивал, то нынче жму свободно. На турнике играюче себя чувствую, даже солнышко крутить пробовал. Таинственное явление с этими сознаниями.

Глава 20. Москва, следственный изолятор, карцер

– Тут хоть сидеть можно, – почесал я в паху.

– Сидеть везде можно, – ответствовал вор. И наглядно присел на корточки.

Потекло время.

Если бы кто послушал нас с вором – потерялся бы. Я разыгрывал из себя «антиллегента». Наблюдать за нашей беседой уморительно. Но наблюдать некому. Штатные наблюдатели – коридорные надзиратели – заглядывают в глазок редко, они давно отупели от своей сторожевой службы и предпочитают проводить время в тоскливом созерцании собственного пупка днем, а вечером отводят душу у женских камер. Надзиратели-женщины ненавидят представителей обеих полов, время на подглядывание за мужиками, в отличие от надзирателей-мужчин, не тратят, а выбирают себе в жертву одну камеру и начинают «доставать» ее жителей разнообразными придирками.

Вот небольшой пример диалога между мной и вором – Штырем. Оба от беседы получают взаимное удовольствие.

Я. – Вот помню, уважаемый Штырь, на банкете в Венгрии нам подавали удивительное блюдо. Берется, знаете ли, целый набор нежнейших осерди теленка.

Ш. – Чего, чего берется?

Я. – Осерди. Грубо говоря, различные внутренние органы. Сердце, почки, легкие…

Ш. – Так бы и говорил – кишки.

Я. – Ну, не совсем кишки… Впрочем, приближенно можно считать осерди аналогом куриных потрошков.

Ш. – Чем считать?

Я. – Аналогом. Это нечто вроде синонимов в семантическом анализе языковых структур.