Попаданец в себя, 1970 год

Я – альбинос,
(Не альбатрос, не путайте слова),
Я – альбинос,
весь белый,
как трава
на выжженных предгорьях Казахстана.
Я – альбинос,
Вся в белом голова,
Как будто забинтованная рана.
Я – белая ворона.
В человечьем
Сообществе
Мне очень трудно жить.
Но, как ни странно,
Мне совсем не хочется
Свой цвет в угоду стаи
Изменить.
Я белое чудачество
Средь серых,
А также среди черных и цветных,
Нас очень мало –
Совершенно белых,
И всякий норовит нам дать
Под дых.
Нас постоянно травят,
Изгоняя
Из стада (или стаи – суть одна),
Но жить под маской,
Белизну скрывая,
Чтоб не была под нею суть видна,
Я не желаю.
Многим альбиносам
Приходится всю жизнь скрывать свой цвет,
И я все время задаюсь вопросом:
Зачем они рождаются на свет?
Их облик был естественным,
Они же
В угоду стае (или стаду- суть одна)
Готовы стать сиреневым и рыжим,
И черно-бурым сверху и до дна.
А я нахально меж домов белею,
Хожу себе, как белый человек,
А я, как щеголь, белизну лелею,
От шевелюры до белесых век.
Я – альбинос.
Похож я с альбатросом:
Мы с ним – шальные вестники штормов;
Мое происхожденье под вопросом
Для многих разукрашенных умов.

Собственно, Дымшиц пришел слова переписать, понравилось ему. А разговор вон как удачно повернулся. Правда, пришлось и мне пооткровенничать, признать, как в сексоты вербовали, объяснить, что в опале и шторм вскоре и сюда докатится из Москвы.

Не успел Дымшиц уйти, как на пороге возник Михайлов.

– Я вижу, вы уже наладили контакт с главой преступников…

– А что, презумпцию невиновности уже отменили? – нахально спросил я.

А потом рассказал, что я отговорил ребят от совершения преступления.

И так и не понял, рассержен милиционер или озадачен. По крайней мере ушел он сразу и не попрощавшись. Может подумал, что я Москвой сей шаг согласовал…

Я собрался все же подняться в бар, но в дверь опять постучали. Ей-бо, у меня сегодня большой прием.

– Кто там?

– May I come in? (Можно войти).

Англичанина леший принес, собкора Daily Express («Дейли экспресс»), старейшего британского таблоида[5]. Хочет моего «Альбатроса» напечатать и просит перевести на английский. Еще вчера утром я бы отказал, опасно советскому человеку не то что печататься за рубежом, но даже и разговаривать с журналистами оттуда. А сегодня – наплевать. И переведу, и еще пару стихов добавлю в таком же духе. Есть у меня про необходимость носить маску, чтоб не посадили. Есть и про квадраты бытия, в которых нынче пребываю я. Там и про плац, где каждый день подсчитывают нас, и про страны, мертвеющий квадрат, где каждый в чем-то виноват…

Пообещал через пару дней подготовить подборку на английском, попрощался. Не успел выпроводить – стук.

На сей раз оказался дежурный комитетчик. По гостинице дежурный. Гостиница, небось, с иностранцами, а за ними глаз да глаз нужен!

Глава 20

Комитетчика звали Петр Петрович. Его интересовало содержание стихотворения, которое я на французском читал. Ну не знает Петр Петрович французского. Английский знает, немецкий знает, а вот французский не выучил.

– Это очень интересного поэта я читал, – говорю. – Революционного поэта. Загубленного военной кликой загнивающего запада. Немного иронизирую, но в чем-то прав. Жан-Пьер Дюпре с 15 лет писал стихи. В 1950 вышла первая книга его стихов. С 1953 полностью посвятил себя скульптуре, оставив поэзию. За выходку в знак протеста против Алжирской войны (он помочился на могилу Неизвестного солдата) Дюпре был избит полицией, несколько месяцев находился в заключении, а затем в психиатрической лечебнице. Не только у нас иноверцев отдают на воспитание в психушку. Тайком вернулся к стихам. Отослав последнее из написанного покончил с собой 2 октября 1959. Ему было всего 29 лет.