Огромное облегчение настигает его только потому, что это письмо не от Мары: несмотря на возможность через неё заманить Неспящих в ловушку, встречаться с ней он не хочет. Всё в нём встрече с ней противится.
После разговора с Вааразаризом (его не перепьёшь!) Санаду всю ночь пытался составить любовное послание. Женщины же вроде не воспринимают безумно влюблённых в них мужчин опасными или слишком умными – идеальный образ для подготовки ловушки.
Утром, после того, как напоил невыспавшуюся Клео кофе, Санаду перечитал те пафосные речи и… хотя они, признаться честно, немного в его стиле, но всё же показались ему слишком уж подозрительными – если учесть его предыдущее практически двадцатилетнее молчание.
Так что с чашкой кофе Санаду сочинял признание в ненависти – потому что ненависть это тоже эмоция. Эмоция, которую можно использовать против её носителя и, теоретически, перевернуть в страсть. Так, по крайней мере, на взгляд Санаду, должна считать Мара.
Но эти варианты показались ему ещё хуже! Он так поносил Неспящих и так морализаторствовал, что сам бы не поверил, что это его искреннее послание. Похмелье определённо отупляет.
На третий заход Санаду пошёл более осознанно, с твёрдой решимостью сделать что-то толковое и разобраться, наконец, с этим делом, потому что написание записок Маре – не то, чем он хочет заниматься.
И вот из третьих (и немного первых) вариантов удалось создать нечто вменяемое.
Все боги Эёрана и Нарака заодно – как тошно Санаду от этого письма.
Может, потому, что оно, после стольких мучений и выдавливаний из себя подходящих слов, отражает его действительные чувства и настроения.
И отвращают эти строки потому, что Санаду не хочет понимать и принимать то, что Мара не вернулась в кантоны, хотя бы под защиту Танарэса, под защиту Изрель, а осталась с чудовищами. Стала одной из них. Но при этом он понимает. Действительно её понимает, потому что был в похожей ситуации, убивал ради собственного выживания, и эти выведенные его же рукой слова заставляют вспомнить это и признать.
Поэтому отправить письмо было крайне сложно.
И ещё тяжелее ждать ответа – а он будет, несмотря на прямой запрет.
Санаду половину этой ночи не спал, ворочаясь и думая, что надо было как-то иначе выразиться, но так и не придумал, как именно было бы лучше.
Вытаскивая лист магкаллиграфической бумаги для ответа сенешалю, Санаду мрачно достаёт из ящика запасённые конфеты. Забрасывает в рот сразу две. Медленно жуёт.
Это всё влияние Ники, пару капель крови которой он сцедил вчера и сегодня на рассвете, принял как неприятное, но нужное лекарство.
С этой кровью ему передаётся… да вот любовь к сладкому передаётся. Зверский аппетит. И Санаду очень надеется, что хотя бы к Валариону он никакими страстями не воспылает.
В теории-то не должен, влияние крови в данном случае не настолько сильно, но даже симпатии к этому почти ушастому ему не надо: ему его ещё воспитывать и воспитывать, прежде чем в его эльфийские лапки можно будет вручить свою подопечную.
Написав разрешение поднять награду за информацию о Неспящих и отправив его сенешалю, Санаду заклинанием поспешно копирует проверочные вопросы на чистые листы, складывает их в папку.
Собирается идти на лекцию, но… откладывает папку и проходит в свою комнату.
В гардеробную.
Оглядывает себя в занимающем часть стены зеркале. Крутится в одну сторону, другую. Задирает подбородок. Поправляет шёлковый галстук, заколотую в него булавку (заодно вспоминает, что обычно эти безделушки не использует).
Снова себя оглядывает: неплохо, очень неплохо.
Но, вздохнув, Санаду принимается расстёгивать сюртук, чтобы сменить одежду на более… эффектную.
Потому что ему предстоит лекция по менталистике, там будет Клео, а Санаду хочет выглядеть для неё идеально.
Глава 2
– Что, отличный урок получился, – потягивается Раштар. – Дома непременно расскажу, какие интересные лекции тут в Эёране устраивают деревья.
– Со всяким может случиться, – примирительно замечает Валарион.
– Я в дерево не превращаюсь, – фыркает Раштар, и я с ним в кои веки солидарна.
Видя наше дружное недоумение, Валарион чуть выпячивает нижнюю губу:
– Превращение в дерево хотя бы не разрушительно!
Раштар резко поднимается и поворачивается к нему:
– Имеешь что-то против нашей боевой формы?
Валарион поднимает на него свои ясные очи и вежливо интересуется:
– Имеешь что-то против эльфийской защитной формы?
Фидис втискивается между ними:
– Все формы хороши.
– Ребята, давайте жить дружно, – добавляю я, и Фидис лучезарно мне улыбается.
– Просто эльфы – трусы, – свысока заявляет Раштар.