Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов (СИ)

А Санаду бодр и свеж, будто и не скакал со мной. Выносливый какой.

Одно утешает: существа вокруг тоже переводят дыхание, светят раскрасневшимися щеками и блестящими глазами, утирают со лбов и шей капельки пота.

Нет, мне уже интересно: а правда Санаду может дальше танцевать и при этом пить? Должен же быть предел его выносливости! Хоть где-то.

Огненные искорки и сквозняки медленно угасают.

Чуть отклонившись, чтобы заглянуть в чёрные глаза, тоже хмыкаю:

– А давайте попробуем!

Вот только отдышусь…

***

Вывод первый – Санаду невероятно выносливый.

Вывод второй – он чудовищно ловок, даже когда не пользуется вампирским ускорением.

Вывод третий – кажется, он любит шоу. Потому что из танца с выпивкой он устраивает именно это. Залезает на стол и радостно объявляет, что мы с ним поспорили: мол, я не верю, что он может танцевать со мной и при этом пить драконье огненное.

Ну я на такую подставу отвечаю сразу: забираюсь к нему на стол и публично поясняю, что не верю, будто он может делать это, не используя телекинез и ускорение. И выпить грозился целый ящик. И на кону с его стороны пятьсот золотых, а с моей – уборка в его кабинете. Который над входом в административный корпус.

– Что-то дорого! – выкрикивает кто-то из толпы. – Против пятисот золотых поболе бы ставку нужно делать.

– За такие деньги уборщицу на четыре года можно нанять!

– Даже на пять!

– Да, ставка нечестная! Девчонка ничем не рискует!

Санаду за возмущением толпы наблюдает с лёгкой усмешкой, хитро поглядывая на меня: как выкручиваться будешь?

– Пусть хоть поцелуй поставит! – предлагает со стороны лестницы.

Я оглядываюсь, но Танарэс, по-прежнему сидящий там, молчит. И предложение под поднявшийся гомон повторяет стоящий рядом с ним мужчина:

– Или два поцелуя!

– Это неприлично, – возмущается женщина в толпе.

– Тогда свидание!

– Ни одно свидание не стоит пятисот золотых!

– Белку. В аренду на неделю! – Санаду оглядывает толпу. – Очень нравится мне её белка, а она не даёт.

Поднимаю взгляд: Марк Аврелий сидит на ладонях Ники, опирающейся на перила второго этажа. У Ники глаза чуть не на пол-лица от удивления.

– Всего на неделю! – наигранно молит Санаду. – Обещаю заботиться, как о себе родном. Готов контракт подписать, что верну в целости и сохранности.

Прикусываю губу. И выдаю:

– На три дня!

– На восемь!

Ох уж эта их десятидневная кошмарная неделя.

– Три!

– Тогда с моей стороны будет десять золотых.

После непродолжительного спора мы сходимся на пяти сотнях золотых против семидневного пребывания Марка Аврелия у Санаду. И хотя толпа недовольно гомонит, сомневаясь в равноценности обмена, Санаду хлопает в ладоши и указывает на скрипача:

– Играй! – указывает на бармена. – Тащи ящик, будешь наливать!

Спрыгнув со стола, Санаду галантно предлагает руку, а когда касаюсь его ладони, он ухватывает меня за талию и, закружив, стаскивает на пол в образованный людьми круг. Блеск чёрных глаз и однобокая улыбка не обещают мне лёгкой победы. Санаду взбудоражен: ноздри трепещут, дыхание частое. Осанка и та другая.

Скрипач пробует струны смычком.

– Мелодию резвее! – прошу я.

На свою голову.

Потому что вывод один и вывод два. Это вампирское чудовище не только с удовольствием пьёт, иногда подхватывая меня за талию и давая передохнуть моим ногам, он ещё и кубками с барменом перекидывается (полными тоже, не расплёскивая!). И парой пустых бутылок пожонглировать одной рукой успевает. Не отрываясь от чувственного танца с разворотами и прогибами.

Он и полный кубок огненной жидкости на запрокинутом лбу держит, с нарастающей скоростью кружась со мной, и не роняет ни капли, чем срывает бурные аплодисменты.

А перехватив кубок на очередном повороте, победно смотрит мне в глаза и залпом выпивает горящий напиток. Подбрасывает кубок, ловит, подбрасывает. Глаза Санаду радостно блестят, улыбка счастливая.

Вот как он это делает?

Я безусловно восхищена такой потрясающей координацией движений, реакцией и силой (меня поднимает, как пушинку), но я же Марка Аврелия проигрываю! Не говоря о пяти сотнях золотых!

К середине ящика, когда у меня окончательно сбивается дыхание, взгляд Санаду, наконец, слегка плывёт. Едва уловимо изменяется пластика. Я чувствую, что ему приходится сосредотачиваться на движениях. Но от этого они становятся какими-то… более чувственными, что ли? Или дело в этом рассеянно-счастливом взгляде?

За распахнутыми окнами неистово бесится ливень, влажный свежий воздух вкатывается в помещение, но между мной и Санаду воздух словно раскалён. Мне невыносимо жарко, щёки горят, всё чаще сползают по спине капельки пота, и даже ладонь Санаду на талии кажется горячей. Круг зрителей словно бы отдаляется, тонет в сумраке. А мелодия как нарочно усложняется, вынуждая быстрее переставлять ноги, чтобы попасть в ритм, и всё чаще Санаду то прижимает меня к себе, то позволяет отступить и покружиться – охладиться в потоках воздуха, чтобы потом резко оказаться в его руках, прижатой к нему.