Поповичи. Дети священников о себе

По понятным причинам своего появления на свет я не помню, но и этот пробел был восполнен пару лет назад, когда мы подружились в Facebook с отцом Владимиром Зелинским. Оказалось, что в те времена он был в приятельских отношениях с моими родителями и именно отец Владимир узнал обо мне первым: счастливый отец позвонил ему из телефона-автомата возле роддома, чтобы рассказать о рождении дочери Маши. «А теперь я пойду выпью за нее», – заключил папа. Выходит, мне были рады и родители, и их друзья. Мои же самые первые воспоминания связаны не с жизнью в Басманном, а с Дмитровом: мне было полтора года, когда папина сестра Вера взяла меня с собой на первомайскую демонстрацию, где я потерялась, а завидев тетю, бросилась к ней со счастливым рыданием: «Мама, мама!» Помню, как мы поехали с мамой в деревню летом, где жили гуси, которых, мне казалось, я не боялась, поэтому сначала, грозно помахивая веточкой, гнала их от дома, а через несколько мгновений, забыв и о собственной важности, и о веточке, убегала от разъяренного кусающегося гусака. Как я любила прыгать на кровати и однажды не заметила, что папа поставил на нее чайник с кипятком. Обваренные ноги покрылись страшными волдырями, и меня срочно отвезли в Филатовскую больницу, где их срезал доктор в очках, окруженный группой темнокожих студентов – совершенного чуда по тем временам. Чего я совсем не помню – как научилась читать. Пришлось поверить родителям на слово, что произошло это, когда мне исполнилось три года. С тех пор почти пятьдесят лет читаю безостановочно.

А самым ярким детским воспоминанием Сергея Шаргунова (сына протоиерея Александра) оказался поджог, устроенный им дома:

Как ты знаешь, вокруг батюшки всегда образуются разные тетушки. И одна папина помощница на меня жестко наехала. У него в «Литературной газете» вышла статья про Елизавету Федоровну[6]. Первая папина публикация в газете, а я ее не прочитал. Она негодовала: «Ах, так ты еще не прочитал статью своего отца?» А мне было тогда семь с половиной лет. Я как-то обиделся. Вошел в комнату и поджег вату, которая была на подоконнике. А там еще лежали журналы «Наука и жизнь», и все вспыхнуло большим костром. Загорелись занавески. Это была, я думаю, такая нервическая реакция. На самом деле дети священников, как правило, нервные люди. Связано это не только с их родителями, а с особой атмосферой. Мне рассказывала хорошая знакомая, как священник взял гитару своего сына и сломал через колено. Потом открыл книжку современного писателя и, обнаружив на какой-то странице непечатное слово, порвал ее в клочья. Тебе это все понятно и знакомо, да? И как это отражается на психике?

Единственной дочерью, внучкой и племянницей я была недолго, лишь до пяти лет. Как-то раз мама исчезла, а потом вернулась с друзьями, родней. Раздевшись, положила на кровать сверток, и все склонились над ним, не обращая на меня внимания. Обрадовавшись – мамы не было несколько дней – и чтобы привлечь внимание, я полезла на кровать (предварительно удостоверившись, что на ней нет чайника с кипятком), начала прыгать, и тут кто-то велел слезть с кровати, потому что я мешаю и могу разбудить сестру. Кто такая эта сестра, я не знала, но довольно быстро поняла, что значит быть старшей. И удовольствие оказалось минимальным. Однажды мама ушла в магазин, а оставшаяся под моим присмотром новорожденная Даша молниеносно решила продемонстрировать мне, что ее кишечник работает отлично. Так, в пять лет мне довелось пройти ускоренный курс молодой мамаши под руководством нашей соседки тети Капы, обучившей меня мыть и пеленать грудничка. С закрытыми глазами справлюсь: марлевый подгузник косынкой, сатиновая пеленка, байковая в цветочек…

Старшей была не только я. Но и матушка Таисия Бартова-Грозовская: