Поправка-22

Йоссариан встревоженно заспешил всерьез. Нашарив ножницы, он осторожно примерился и начал вкруговую резать штанину — выше наложенного жгута, у паха. Плотный габардин разрезался ровно. Хвостовой стрелок приоткрыл глаза, увидел Йоссариана и потерял сознание. Снегги медленно перекатил голову, чтобы не напрягаясь наблюдать за спасителем. Мысль теплилась у него в глазах едва заметно тлеющим угольком. Йоссариан старался на него не смотреть. Вкруговую отрезав штанину у паха, он принялся резать вдоль внутреннего шва — к жгуту и ране, — медленно, осторожно. Вскоре открылось багровое зияние — кость это, что ли, подумал Йоссариан, глядя на розовато-белую трубку под рябью дергающихся вразнобой волоконец во влажной дыре, — прерывающиеся струйки, похожие на вешнюю капель с сосулек, только необычайно алые и тягучие, образовывали быстро густеющие лужицы. Разрезав штанину комбинезона до башмака, Йоссариан развернул ее и выпустил из рук. Густо пропитанный кровью габардин шмякнулся на пол, как мокрая тряпка, обнажив штанину серо-зеленых трусов с проступающими на боку темно-красными пятнами — ткань, словно в жажде, напитывалась кровью. Йоссариана замутило: бледная нога, будто бы вылепленная из воска и неживая, но сплошь поросшая белесым пушком — от икры до бесстыже обнаженной ляжки, — представилась вдруг ему непристойно голой и особенно омерзительной из-за кудрявившегося пуха. А рана, когда он ясно ее увидел, оказалась не круглой, как футбольный мяч, а широкой и длинной, размером с руку, и слишком страшной, чтоб на нее глядеть или, тем более, определять глубину. Порванные мышцы в кровавой траншее шевелились наподобие ожившего фарша. Йоссариан содрогнулся от рвотных спазм, однако потом с облегчением вздохнул: рана явно не была смертельной. Кровь подсыхала, и Йоссариан поверил, что с парнем и правда все будет в порядке, если он умело наложит повязку и заставит его неподвижно лежать, пока самолет не дотянет до Пьяносы. Йоссариан вынул из санитарной сумки несколько пакетиков с сульфаниламидом. Когда он бережно обхватил Снегги, чтоб повернуть его на бок, тот болезненно вздрогнул.

— Больно?

— Мне холодно, — пожаловался Снегги.

— Ничего, ничего, — сказал Йоссариан. — Ничего.

— Мне холодно, — пожаловался Снегги. — Мне холодно.

— Ничего, ничего. Ничего, ничего.

— Мне больно! — вскрикнул неожиданно Снегги и страдальчески сморщился. — Мне больно! Мне больно!

Вот тут-то Йоссариан и обнаружил вместо морфина записку Мило о благе для родины; он матерно его проклял, нашел аспирин и попытался дать две таблетки Снегги. Но воды он ему предложить не мог. Снегги отказался принимать аспирин, едва приметно мотнув головой. Лицо у него было отечным и бледным, бесцветные веки бессильно полузакрылись. Йоссариан осторожно снял с него каску и опустил ему голову на дюралевый пол.

— Мне холодно, — чуть слышно сказал Снегги. — Мне холодно.

Йоссариан заметил, что уголки его губ зримо подернула бледная синева. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Он глянул на вытяжное кольцо парашюта, прикидывая, не будет ли Снегги теплей, если его накрыть парашютным шелком. В хвостовом отсеке было тепло. Снегги на секунду приоткрыл глаза, улыбнулся Йоссариану вымученной улыбкой и чуть-чуть повернулся, чтоб тому было легче обрабатывать ему рану сульфаниламидом. К Йоссариану снова вернулась уверенность, и он энергично принялся за дело. Самолет провалился в воздушную яму, и Йоссариана кольнула опасливая мысль, что его-то парашют черт знает где. Ничего не поделаешь, смирился он и начал сыпать кристаллический порошок — пакет за пакетом — на кровавую рану. Когда последние кровавые пятна скрылись под ровной белой дорожкой, он глубоко, со страхом вздохнул, набрал в грудь воздуху и стиснул зубы, чтобы прикоснуться голой ладонью к подсохшим лохмотьям разодранной плоти. Судорожно набросив их сбоку на рану, он пришлепнул сверху ватный тампон и как можно быстрее отдернул руку. Нервическая усмешка искривила ему губы — страшное испытание благополучно завершилось. Да оно оказалось не таким уж и страшным: ему даже удалось убедить себя в том, что надо дотронуться до тампона еще раз, потом еще раз, потом еще — правда, уже пальцами, а не всей ладонью, — но в собственном мужестве он окончательно уверился.

Теперь оставалось закрепить тампон, и, бинтуя бедро, при втором витке, Йоссариан обнаружил еще одну ранку, уже на внутренней стороне бедра, — видимо, входное отверстие осколка, круглое, с небольшую монетку отверстие, рваные края которого посинели, а в центре чернела запекшаяся кровь. Присыпав сульфаниламидом и вторую рану, Йоссариан обматывал бедро бинтом, пока не решил, что теперь уж с тампоном при любых обстоятельствах ничего не случится. Потом он отрезал бинт от рулона, разрезал его на повязке вдоль — чтоб с двух сторон обхватить бедро, — а потом завязал концы бинта морским узлом, и работа была закончена. Йоссариан, все еще сидя на корточках, распрямил спину, расправил плечи, вытер бинтом вспотевший лоб и снова дружески улыбнулся Снегги.

— Мне холодно, — пожаловался Снегги. — Мне холодно.