Поправка Джексона (сборник)

А Анька — она очень заводится поспорить и упрямая как осел. И назло накупила этих идиотских билетов. В основном таких, которые надо монеткой поскрести, и прямо сразу на месте видишь печальный результат. И один такой, где надо цифры загадывать, а результат через неделю.

Тут Элка опять мрачно молчит.

— В чем смысл истории? — спрашивают гости.

— Тише! — вдруг кричит умный Марк. — Тихо все! — и поспешно разливает нам всем коньяк.

— Ну да, — говорит Элка мрачно, — выиграла она через неделю свои пять миллионов… И теперь Анька мне — мне! — постоянно жалуется! Бывший муж с ней судится, с сестрой поссорилась. Квартиру купила — говорит, что неудобная. С работы ушла, хотела заняться творчеством, но все не может решить каким. Встречаться со мной после пластической операции отказалась, теперь только по телефону. И деньги скоро кончатся.

— Ну, это история обычная и ничем не отличается… — говорит умный Марк.

— Нет, вы главное послушайте! Завела она себе щенка — она и раньше мечтала про песика, но вечно жаловалась, что ветеринарные врачи дороже человеческих. Теперь и на щенка жалуется. Влез, говорит, прямо в сердце… Ухожу, а он сидит, смотрит… глазами своими… Нет у меня сил еще в кого-то влюбляться… Ну уж если человеку щенок не может принести счастья, то кто ей может помочь?

…Да на эту Аньку как-то и сочувствия не хватает. И печальная мысль приходит в голову, признак начинающегося протрезвления и даже похмелья: может, вообще невозможно устроиться так, чтоб раз и навсегда было хорошо. Или даже чтоб временно, но уж во всех отношениях.

— Вау! — говорит простодушная Машенька. — Какая история! А вот моей соседке Ирке повезло: она такая здоровая, спортивная женщина, марафон в Бостоне бегала и все такое, но тут у нее живот заболел, и она все терпела-терпела, а оказался гнойный аппендицит, и чуть перитонит не сделался, и ее едва успели довезти до больницы, операция прошла хорошо, но потом ей внутривенное не туда воткнули, жидкость залилась в легкие, медсестры не заметили, ее раздуло в четыре раза, она жалуется, что ей плохо, а доктор говорит: посмотрите на себя, у вас сорок фунтов лишнего веса, одышка, чего можно ожидать, надо следить за собой, а она его убеждает, что до вчерашнего дня сорока фунтов не было, что марафон в Бостоне бегала, что она необычайно здоровая; доктор пригляделся, вытащил внутривенное из легкого, извиняться не стал, чтоб не было легальных оснований против него дело возбуждать, а Ирка, еще и дышать не могла, тут же позвонила адвокату, и даже до суда дело не дошло, не хотели в больнице скандала, взяли подписку о неразглашении, и теперь ей идут пожизненные выплаты.

А жизнь у нее будет — тьфу, тьфу, чтоб не сглазить — долгая, потому что она закаленная очень. Ей так медсестра и сказала: не будь вы такая здоровая, вы бы от нас живая не вышли. Правда, она теперь в инвалидной коляске.

Всё. Пора расходиться.

Ленька и Ленка

История о том, что счастье — в любви

Все мы расходимся, садимся в свои потрепанные «хонды» и «тойоты», разъезжаемся по своим пригородам. Только скептическая Ленка с эрудированным Ленькой долго стоят у машины и препираются:

— Я поведу, ты назюзюкался, — говорит Ленка.

— Вовсе я не назюзюкался.

— Ты хорош.

— Ни в одном глазу.

— Ты зенки залил.

— Ты еще скажи, что я — в стельку!

— Нет, но ты тепленький.

— Ничего я не тепленький. Даже и не под мухой.

— Под градусом и изрядно кирной.

— Я не кирной, не бухой и даже не поддатый.

— Вижу ведь, что нализался.

— Пропустил по маленькой.

— И под конец лыка не вязал.

— Я только слегка дерябнул.

— И окосел.

— Я как стеклышко.

— Ты наклюкавшись.

— Я не наклюкавшись, я слегка приложившись.

— Ты в подпитии.

— Мы с Мариком раздавили одну красного.

— И уговорили коньяк.

— Коньяк мы дегустировали.

— А потом водки надрались.

— Да, я откушал водочки!

Они так долго могут: у них дружный брак и оба любят Хармса.

Жизнь коммивояжера

Я разбираю свои чемоданы в номере, поздно ночью; а по телевизору показывают «Смерть коммивояжера» с Дастином Хоффманом. Я Хоффмана не люблю, потому что он чересчур проникся системой Станиславского и все время перевоплощается и служит искусству. Очень любит говорить с акцентом и входить в образ.

Но «Смерть коммивояжера» мне очень нравится: как он надеется разбогатеть и особенно — как он в конце приходит к своему начальнику и просит, чтоб ему больше не ездить. Я его очень понимаю, потому что я тоже не хочу ездить. Я и так перемещенное лицо.

Когда я делю номер с другими коммивояжерами, они держат телевизор включенным все время, часто под него и засыпают. А я слишком деликатная, чтоб пожаловаться, ухожу в ванну и сижу там, глотая слезы и вспоминая рассказы диссидентов о громкоговорителях в Институте Сербского.