Поправка Джексона (сборник)

Это она про политику. Это она задает главный вопрос американской внешней политики, вопрос, над которым ломают себе головы наш Госдепартамент и все виды разведок: почему все не хотят жить, как мы? Это она спрашивает: почему все прочие народы и государства не хотят подсесть на спроектированную нами необгонимую тройку? Мы бы и поставку лошадей организовали.

Я пытаюсь найти ответ, чтоб покороче и чтоб было лестно для Сузи. Я говорю:

— Им лень.

— То есть как лень? Ведь надо же что-то делать!

— Сузи, ведь американцев все терпеть не могут, знаете?

— Знаю! Но почему? Мы ведь всем помогаем.

— Считается, что американцев не любят, потому что они такие богатые…

— Но кто ж им мешает самим разбогатеть? Почему они не делают, как мы? Мы работаем.

— Вот я к тому и веду: я считаю, что американцев терпеть не могут не потому, что они богатые, а потому, что никто не хочет так много вкалывать и все время суетиться. Людям лень.

Этого Сузи понять не может.

— В голове не укладывается! Ты хочешь сказать — как наши черные? Которые все время жалуются — а чем уж их так обидели, лентяев бесхребетных, не все же им в саксофон дудеть…

Ну и ну. Притворимся, что мы этого не слышали. Сузи у нас немного старомодная.

Сузи когда-то работала на избирательную компанию Барри Голдуотера, знаменитого расиста и мракобеса. Я еще тогда ходила в школу в Москве, но помню карикатуры в «Крокодиле»: взбесившийся во мраке расизма Голдуотер. Как и Голдуотер, Сузи всегда ненавидела коммунизм, и это нас роднит.

Но мы с ней ненавидели коммунизм по разным причинам. Она, например, думала, что в безбожных коммунистических странах всем все давали бесплатно, а это порождает лень, что там не было богатых и бедных, а поощрялись хиппи, аборты, разврат и общие жены.

Я уверяла ее, что бесплатно совершенно ничего не давали. А богатые и бедные были. Только богатых намного меньше, чем в Техасе, а бедных — намного больше. Но вообще я стараюсь не морочить ей голову. Слишком сложно объяснять, например, что мое отвращение к организованной религии основано на том, что впервые я с ней столкнулась именно в виде исторического и диалектического материализма. И что жены — да, довольно часто были общие, но не по государственной инициативе. Это как раз была единственная область свободного частного предпринимательства.

Я вообще стараюсь говорить им о себе только то, что они могут понять, то есть отчасти вру. Это обычное эмигрантско-беженское поведение: говори то, чего от тебя ждут. Поэтому я никогда не верю никаким страшным историям, которые рассказывают по телевизору жертвы землетрясений и геноцида. Знаю я нашего брата. Причем вполне возможно, что с ними произошло что-нибудь еще и намного пострашнее; но об этом говорить никому не хочется. То же самое и с нищими; они всегда врут, что погорельцы или что деньги им нужны на операцию, а про свою настоящую жуткую жизнь рассказывать не станут. Профессиональная гордость.

Сестры уверены, что я томилась в застенках. Я — их личный борец с тоталитаризмом.

— Как ты думаешь, — бывало, спрашивала меня пытливая Сузи, когда мы только познакомились, — коммунизм скоро кончится?

— Нет, Сузи, не скоро. С чего ему кончаться? Мы раньше кончимся.

— Ах, — пугалась Сузи, — так нельзя думать! Ведь это — пессимизм.

Неотразимый аргумент: так нельзя думать — это же пессимизм! Нельзя так негативно думать! Все действительное — прекрасно и все прекрасное — действительно.

Не могла же я вместе с ней надеяться, что коммунизм вдруг кончится в ближайшие десять лет и в безбожной Москве возведут Макдоналдс.

Легкомысленная мисс Мэри, с другой стороны, интересуется не коммунизмом, а монархизмом. Она обожает императорскую фамилию: царя, царицу и Карла Фаберже. Тут уж я и подавно не лезу с объяснениями. Зачем ей знать про сложные взаимоотношения между царским семейством и русским еврейством, и уж тем более про мою личную ненависть к Фаберже.

К нам приходит целая толпа дам: улыбки, объятья, ликование. Все они — благотворительницы, дамы-патронессы.

Ярмарка, на которую я приехала, — благотворительный базар. Доход идет для какого-то фонда, дающего деньги какой-то организации, субсидирующей какую-то больницу. Мне вначале казалось, что было бы намного проще, если бы три сестры и, скажем, мисс Нора, которой принадлежит полгорода, или Аннина дочь мисс Бэрди — просто скинулись бы между собой и выписали чек. Эта Бэрди, то есть по-русски «Птичка», и одна могла бы небольшую больницу субсидировать. Потом я поняла, что всё это, конечно, не так: существуют какие-то сложные правила, законы, по которым такие дела делаются. Не зря же эти дамы вкалывают с утра до ночи на своих благотворительных базарах, бегают в хорошеньких передничках, расшитых изображениями национального флага и — не совру — нефтяных вышек, сидят на заседаниях всяких советов, устраивают приемы на триста человек…

А еще позже я поняла, что права была вначале: в смысле благотворительных денег Бэрди, Мэри и Нора в основном скидываются между собой, а все остальное происходит, чтоб им не скучно было.