Поправка к дуэльному кодексу (СИ)

Сейчас, закрывая глаза, я такими и вижу их - как на групповом парадном портрете, так они и остались в моей памяти навсегда, хотя им и в голову не пришло бы позировать нарочно ради такой ничтожной личности, как я. Один сидел в кресле, другой стоял за его спиной. Под определение "Красавчик" подходили оба, но сидевший в кресле был заметно моложе, и я поклонился ему первому:

- К вашим услугам, граф.

Они были похожи, и в тоже время совсем разные. Младший, "забавный парнишка" по определению господина Десэ, грацией напоминал домашнюю фретку, глаза его были глубоки и печальны, а лицо очень сильно набелено - так, что казалось венецианской маской. Он весь был словно облит золотом, как рождественская елочная игрушка, и в ушах его покачивались длинные золотые серьги, а парик, тщательно уложенный, осыпан был золотой пудрой. "Такой не станет дружить с Десэ" - подумал я.

Старший, одетый со скромной роскошью, обходящейся таким господам порой дороже золота, был скорее волк или даже - змий. Если из младшего брата получилась бы при желании прехорошенькая барышня, в случае старшего о таком и речи быть не могло. В нем было что-то от романского легионера, от портретов "солдатских императоров" последних лет Рима - прямые брови, жесткие складки у губ, гордый орлиный профиль. Весь он был - воплощенная превосходная степень.

- Так ты и есть протеже господина Смерть? - прочел я по губам младшего графа. Я подумал еще - как я буду служить ребенку младше себя - но он заговорил, венецианская маска ожила, и я увидел, что этот Красавчик не так уж молод, ему за тридцать. Его юность была обманкой, фальшивой монетой.

- Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше сиятельство. Господин Десэ рекомендовал меня.

- Так Десэ - по-французски смерть, - младший граф манерно рассмеялся, запрокинув голову, и что-то хищное мелькнуло в его лице. Старший смотрел на него сверху вниз - так смотрят на свое. "Какие противные люди" - подумал я, еще толком не понимая, что именно мне в них не нравится. Я обратил внимание на одинаковые перстни у них - наверное, фамильные, чтобы подчеркнуть родство - перстни с крупным розовым камнем, чуть мутным, менявшим цвет на свету.

- Ты можешь вставить зуб? - спросил "забавный парнишка", склоняя голову к плечу, как птичка, - Или Черкасские всыпали тебе кнута, потому что ты не сумел?

- Я как раз сумел, - отвечал я со скромным достоинством, - Но последующие мои рекомендации пациентку категорически не устроили.

- Что же ты такого сказал?

- Я посоветовал княжне меньше жрать. Сладкого и вообще. И лишний вес уйдет, и другие зубы будут целы, - признался я, памятуя о заветах Десэ.

Старший граф криво улыбнулся, а младший так просто захлебнулся от хохота. Это искреннее веселье очень шло ему, и я даже пожалел, что не слышу его смеха. "Он Красавчик - потому что кривляка, - догадался я, - вот и вся куртуазная тайна. Но когда он вот так смеется..." Я не смог бы отчетливо продолжить свою мысль, но, кажется, младший Левенвольд начинал мне нравиться.

- Не слишком ли он молод для хорошего лекаря? - спросил старший из братьев, низко склоняясь к жемчужному ушку младшего. Спросил шепотом, одними губами, но я-то умел читать по губам.

- Простите, ваше сиятельство, - проговорил я своим диким, наверное, голосом - голосом глухого, - будет нечестно, если я не признаюсь. Я глух и читаю по губам. Я читаю ваш шепот, как если бы вы это прокричали.

- Десэ говорил, что он глухой, - подтвердил младший граф, - и я подумал, что при моей жизни это как раз неплохо.

Старший не на шутку заинтересовался - даже вышел из-за кресла:

- А видишь-то ты хорошо?

- Как орел. Я же зубы лечу, острый глаз мне нужен.

Старший граф отворил створки дверей - от дверей отпрыгнул потревоженный камердинер:

- Ступай в конец комнаты, так, чтобы видеть кресло его сиятельства. А ты, Рене, продолжай говорить о том, о чем рассказывал мне, пока он не пришел. И как можно тише.

Я отошел в соседнюю комнату, встал напротив двери - камердинеры изумленно на меня таращились - и стал смотреть на кресло. В кресле Рене устроился поудобнее, подперев голову рукой, обратил на меня свой олений взор и начал рассказ, подозреваю, что шепотом - стоит сказать ему спасибо - прекрасно артикулируя:

- Не знаю, Остерман их стравил или само так вышло. Ягужинский явился в дом к фон Бюрену, на обед, за обедом напился пьян и высказал хозяину все, что о нем думает. Все, что у него накипело. Обозвал в том числе бездарностью и постельной грелкой. Тот не то чтобы обиделся на грелку - грелка для него не новость - но вернул ему эту грелку, прибавив к ней содомита и, кажется, армейскую соску. Ягужинский выхватил шпагу, и они бились, как львы, пока их не разняли. По другой версии, обер-прокурор гнался за фон Бюреном вокруг стола, но я за первую версию, ведь фон Бюрен мой друг, а прокурор - нет. Ты уверен, Гасси, что постороннему человеку нужно это слушать?

- Если он врал, то он ничего не услышал, - отвечал стоящий у двери Гасси и затем позвал меня, - Иди же, лекарь, поведай нам, что ты слышал.