Поправка курса (СИ)

И чувствовал я, что сегодня Альтшуллер опять сообщит мне нечто секретное. Потому что он попросил меня подождать. Ну не просто же так?

Булька важно ходил кругом, задирая лапку, «посмотрите, какой я расчудесный молодой пёс». Растёт, взрослеет. Зубы меняются, молочные на мясные.

— Что за кручина, Исаак Наумович? — спросил я.

— Не кручина, нет. Но… — он сел рядом, никак не решаясь перейти к сути.

— Но? — доброжелательно спросил я. Солнышко светит, розы цветут и пахнут, Чехов нашёлся — благодать!

— У меня есть пациентка, — начал издалека Альтшуллер, — особа, близкая к самым высшим кругам, — он посмотрел вверх.

Посмотрел и я. Чайки, больше ничего.

— И у этой особы есть хороший знакомый, из этих кругов, из высших…

Булька тоже посмотрел вверх. Гавкнул, но тихонько. Ну, летают, и что с того?

— Она этому знакомому рассказала. О Чехове, о Рабушинском, о турецком султане…

— О каком таком султане?

— Молва… Нет, она понимает, что никакого султана не было, но одновременно верит, что это был именно султан. Женщины, они порой странно мыслят.

— Хорошо, рассказала, и что?

— В общем, — Альтшуллер собрался с духом, — вас, Петр Александрович, хочет видеть великий князь Алексей Александрович!

— Семь пудов?

— Что, простите?

— Нет, ничего, Исаак Наумович, ничего… Хочет видеть — в каком смысле? Я не картина, не спектакль, не одинокое дерево на вершине скалы. Так себе зрелище.

— Нет, не в этом смысле. Он хочет встретиться с вами.

— Встретиться? Сомневаюсь, что его интересуем мое мнение о стратегии ведения военных действий на море.

— По медицинским вопросам встретиться.

— Какой странный каприз! Я не практикую, да и у великого князя, думаю, нет недостатка во врачах.

— Недостатка во врачах нет. Но ведь ему не врач нужен, ему нужно чудо, великому князю.

— Он смертельно болен?

— Он старится. А — не хочет.

— А хочет быть вечно молодым.

— Именно, Петр Александрович, именно. Глядя на Антона Павловича, глядя на Рабушинского и другие задумываются — почему? Почему бы им тоже не вернуть молодость и здоровье?

— И в самом деле — почему? — спросил я. Спросил спокойно, без иронии, без насмешки.

— Вы прекрасно понимаете, Петр Александрович, что взяли на себя, некоторым образом, функцию бога. Решаете, кому жить, кому умереть.

— Нет, нет и нет, дорогой доктор. Кому жить, кому умереть решаю не я. Ну ни разу. Я не посылаю людей на войну, не подписываю смертных приговоров и просьб о помиловании, я даже скальпель с некоторых пор в руки не беру. Волею прихотливого случая у меня оказалось немного — очень и очень немного — целительных грибочков, и только. Я по мере скромных своих сил изучаю их действие и пытаюсь пересадить на нашу землю Вот и всё. Передать это снадобье кому-то более умному и более справедливому? Кому? Имя, дорогой доктор, имя! И я подумаю.

Но нет, не назовете вы мне имени.

И потому я буду решать сам — кому давать это средство, кому нет. Исходя из собственных представлений о целесообразности.

— Побольше денег взять, вот и вся целесообразность, — не удержался Альтшуллер.

— А хоть и денег, дорогой доктор, хоть и денег. Возьмем нашего общего знакомого доктора Чехова, — я поднял свежекупленный томик. — Вы читали его пьесу «Вишневый сад»?

— Причем здесь пьеса? — нервно ответил Альтшуллер.

— Очень хорошая пьеса. Замечательная пьеса. На вечную тему — изгнание грешников из рая.

— Какого рая?

— Вишнёвого, разумеется. Был у людей райский сад, а они его профукали. Не заботились о нём, не возделывали, а только говорили — ах, вишнёвый сад, ах, вишнёвый сад! Ну, и продали этот сад за долги. А были бы у них деньги — так бы и продолжали жить в раю.

— А какие же у них грехи?

— Отсутствие денег, вот какие грехи. Сегодня из всех грехов этот наисмертельнейший.

— Ну, знаете, это совсем уже… Разве люди виноваты, что у них нет денег?

— Конечно, виноваты. У Чехова Раневская — милая женщина, только вот трудиться не хочет. У неё огромный сад. Возделывай, ухаживай, пользуйся плодами. Вишни, яблоки, груши, сливы — продавай, вари варенье, пастилу, сливовицу, наконец. Или вишнёвку. Так нет, это проза, это вульгарно, это оскорбительно, а она натура тонкая, деликатная, ей невместно трудиться. Уехала в Париж, а зачем — сама не знает. За любовниками? Их что, в России мало? Ждали её в Париже, скучали по ней в Париже? Пять лет, пять бездарных лет прогуляла в Париже. Вместе с состоянием. Потому изгнание из сада есть вполне закономерный исход.

— Вы прямо Буренин или Скабичевский. Пьесы разбираете, как записной литератор.

— Я по натуре Белинский, дорогой доктор. Когда выйду в тираж, начну писать критические статьи, если к тому времени «Ялтинский листок» заведет отдел критики. Но к теме: что можно взять с Рабушинского, кроме денег? Зато в Ялте построят новую электростанцию. На улицах и в домах станет светлее. Разве плохо? Через неделю санатория «Надежда» начнет приём детей. Без всяких чудесных грибов, но наукой, уходом, климатом, питанием врачи санатории будут спасать детей от смерти — разве плохо?

— Плохого ничего нет, — согласился Альтшуллер.