Поправки

Запахи нагретого солнцем креозота, холодных мидий, корабельного топлива, футбольных полей, сохнущих водорослей, извечная человеческая ностальгия по всему, что связано с морем и осенью, нахлынули на Инид, когда она, прихрамывая, спускалась по сходням к экскурсионному автобусу. День был тревожно-прекрасен. От сильных порывов ветра, мчащихся туч, солнца, превратившегося в гривастого льва, рябило в глазах, контуры белых досок и зеленых газонов Ньюпорта были размыты. «Откиньтесь на сиденьях и упивайтесь пейзажем», – посоветовал гид. Однако чем можно упиться, тем можно и захлебнуться. За последние пятьдесят пять часов Инид проспала всего шесть, и изнеможение навалилось как раз в тот миг, когда Сильвия сказала ей спасибо за то, что уговорила поехать. Асторы и Вандербильты, виллы и денежки – как ей все это надоело! Она устала завидовать другим, от самой себя устала. Инид не разбиралась ни в антиквариате, ни в архитектуре, в отличие от Сильвии не умела рисовать, не читала так много, как Тед. Интересы у нее были убогие, она мало в чем разбиралась. Единственно подлинное в ней – любовь. Отключив голос экскурсовода, Инид вбирала в себя октябрьский желтый свет, щемящие приметы скорой смены сезонов. Ветер вздымает волны в гавани, близится ночь. Все разом обрушилось на Инид: тайна, и боль, и странная, тянущая душу готовность, словно несчастье – желанная цель стремлений. В автобусе, на полпути от Росклиффа к маяку, Сильвия протянула Инид сотовый телефон – пусть-де позвонит Чипу. Предложение Инид отвергла – сотовые телефоны пожирают доллары: достаточно притронуться к этой штуке, и тебе выставят счет, – но у нее вырвалось признание:

– Вот уже много лет мы с ним почти не общаемся! Боюсь, он не рассказывает нам правды о себе. Как-то раз сказал, что работает в «Уолл-стрит джорнал». Я могла, конечно, ослышаться, но, по-моему, он сказал именно так, хотя на самом деле работает вовсе не там. Не знаю, как он зарабатывает на жизнь! Конечно, с моей стороны бессовестно жаловаться на такие пустяки, когда у вас беда куда пострашнее!

Но Сильвия уверяла, что здесь нет ничего постыдного, и перед Инид открылась возможность поведать новой подруге еще два-три секрета, даже более мучительных. При всей своей болезненности откровенность вроде бы сулила утешение, однако вблизи желанная боль, как и многие другие прекрасные издали явления – молния, извержение вулкана, звезды и планеты, – сделалась немыслимой, нечеловеческой.

Из Ньюпорта «Гуннар Мирдал» поплыл на восток, в сапфировый туман. После вылазки под открытый небосвод, на игровые площадки богачей (каждая размером с палубу танкера), судно казалось тесным, и, несмотря на выигрыш в зале «Стриндберг» (еще шестьдесят зелененьких), Инид чувствовала себя подопытной крысой, рядом с которой другие заключенные в клетки животные орудуют рычагами, а в ответ автоматы мигают и гудят. Они рано легли спать, и, когда Альфред начал метаться, Инид уже раскрыла глаза, прислушиваясь к сигналу тревоги, – он звенел так пронзительно, что койка вибрировала, а простыни превратились в наждак. Альфред включал свет, что-то орал, сосед стучал им в стену и тоже кричал. Альфред застыл и прислушался, лицо перекошено в приступе паранойи, потом зашептал, словно заговорщик: «Только что видел, как какашка пробежала между койками», а потом пришлось заново стелить и перестилать обе постели, надевать на Альфреда памперс, затем еще один, потому что ему мерещилась утечка, его ослабленные ноги подгибались, он твердил «Инид», пока не стер ее имя до дыр, а потом женщина со стертым именем рыдала в темноте – такого ужаса, такого отчаяния она в жизни не испытывала, – и наконец (так усталый путешественник, проспав ночь в вагоне, видит за окном очередную станцию, которая отличается от всех убогих промежуточных остановок лишь тем, что в утреннем тумане проступают маленькие чудеса – почти белая лужа на щебеночной парковке, вьющийся над металлической трубой пар) Инид приняла решение.

На плане корабля ближе к корме палубы «D» имелся общепонятный символ: нуждающиеся могли получить здесь медицинскую помощь. После завтрака Инид доверила своего мужа Ротам, а сама отправилась разыскивать точку, отмеченную красным крестом. В физическом мире символу соответствовала матовая стеклянная дверь с тремя выведенными золотом словами. Первое слово было «Альфред», третье – «Изолятор», смысл среднего слова терялся в тени, отброшенной «Альфредом». Инид беспомощно уставилась на него. Но. Бель. Ноб. Ель. Но Бель.

Эти три слова внезапно отодвинулись от нее – дверь распахнулась, и на пороге появился крепко сбитый молодой человек. К белому кармашку прикреплена карточка: «Мазер Хиббард, д. м.». Крупное, обветренное лицо, похож на американского актера итальянского происхождения, любимца публики, который играл ангела, а в другой раз – танцора диско.

– Как нынче самочувствие? – спросил врач, обнажая в улыбке жемчужные зубы. Инид проследовала за ним через приемную в кабинет, где он усадил ее на стул у своего стола.