Поправки

Они обо всем договорились мирно: Дениз ушла из кафе и устроилась на работу к конкуренту, в «Арденны», где требовался помощник шеф-повара. С точки зрения Дениз, ресторан «Арденны» превосходил кафе «Луш» во всем, за исключением умения создать шедевр без видимых усилий. (Добиться превосходства без напряжения – безусловно великий дар Эмиля.)

В «Арденнах» Дениз ощутила желание придушить молодую особу, отвечавшую за холодные закуски. Эта Бекки Хемерлинг, блондинка с волнистыми волосами, субтильным плоским телом и тонкой кожей, которая от жара плиты заливалась алым румянцем, могла похвастаться дипломом кулинарного техникума. Дениз раздражало в ней все: кулинарное образование (Дениз отличало присущее самоучкам высокомерие), фамильярное обращение к старшим по званию, в особенности к самой Дениз, громогласные восторги по адресу Джоди Фостер,[74] идиотские надписи на футболках (что-то на тему рыбы и велосипеда),[75] «солидарность» убежденной лесбиянки с работавшими на кухне латиноамериканцами и азиатами, неприязненные обобщения насчет правых, канзасцев и уроженцев Пеории, умелое использование оборотов вроде «цветные люди мужского и женского пола», и вообще уверенность в своей правоте, которую снисходительные наставники укрепляли в способной ученице, завидуя ее маргинальности, статусу жертвы и отсутствию комплекса вины. «Что это создание делает на моей кухне?!» – возмущалась Дениз. Повара не играют в политику. Повара подобны митохондриям: у них отдельный набор хромосом, они живут в клетке и управляют ею, но не принадлежат к ее структуре. Скорее всего, Бекки Хемерлинг стала кулинаром из идеологических соображений: хотела быть крутой, держаться наравне с парнями. Отчасти подобная мотивация была знакома и самой Дениз, но оттого ее неприязнь к этой особе только усиливалась. Хемерлинг все поглядывала на нее со значением, словно знала о Дениз нечто такое, чего она сама не знала, – бессовестная ложь, но как ее опровергнуть?! Лежа ночью без сна рядом с Эмилем, Дениз представляла себе, как сжимает обеими руками шею Бекки Хемерлинг, пока не лопнут голубые, чересчур голубые глаза. Представляла себе, как вонзает большие пальцы в трахею, рвет ее.

Однажды ночью Дениз провалилась в сон и ей привиделось, будто она душит Бекки, а та ничуть не возражает. Более того, голубые глаза Бекки поощряли дальнейшие вольности. Руки душительницы ослабли, ласково прошлись по скулам Бекки, мимо ушей к нежной коже на висках. Бекки приоткрыла губы и сомкнула веки, блаженствуя, и тогда душительница опустилась на нее, прижимаясь ногами к ее ногам, руками – к рукам…

Как ей не хотелось прерывать этот сон!

«Если сон доставляет такое удовольствие, что же будет наяву?» – подумала она.

Ее брак разваливался на глазах, для Эмиля она сделалась еще одной гоняющейся за модой и угождающей толпе пустышкой из «Арденн», а он для нее – еще одним родителем, которого она предавала каждым сказанным вслух или так и не произнесенным словом, но Дениз успокаивала мысль, будто в муже ее не устраивает именно пол. Благодаря этому притуплялось чувство вины, и она нашла в себе силы сделать ужасное признание, нашла силы выставить Эмиля за дверь и даже выдержала страшно неловкое и неуклюжее первое свидание с Бекки. Дениз уцепилась за мысль, что она – лесбиянка, это освободило ее от вины, и она спокойно отнеслась к тому, что из дома ушел Эмиль, а не она. Дениз вернула Эмилю половину стоимости дома и продолжала в нем жить, ничуть не переживая, что моральное преимущество осталось на стороне бывшего мужа.

К несчастью, едва Эмиль исчез из ее жизни, возникли сомнения. После упоительного, полного открытий медового месяца Дениз и Бекки начали ссориться. Ссорились и ссорились. Их ссоры, как и быстро завершившаяся любовь, подчинялись определенному ритуалу. Они спорили о том, почему они так много спорят и кто в этом виноват. Ссорились поздно ночью в постели, обнаружив в себе неиссякаемые источники какого-то извращенного либидо, а по утрам мучились от ночных ссор как от похмелья. Все их куриные мозги уходили на ссоры. Ссоры, ссоры, ссоры. Ссоры на лестнице, ссоры на людях, ссоры в машине. Они доходили до изнеможения, до кульминации – красные лица, истошный визг, – хлопали дверьми, молотили кулаками в стены, падали, потные, разгоряченные, в судорогах – яростная страсть не унималась. Именно она связывала этих женщин, которые не слишком-то друг другу нравились. Как голос возлюбленной, распущенные волосы, изгиб бедра заставляют оставить все дела и немедленно увлечь ее в постель, так Бекки обладала целым набором приемчиков, от любого из которых пульс у Дениз зашкаливал. Больше всего ее раздражало убеждение сожительницы, будто Дениз, сама того не ведая, всегда была либералкой, коллективисткой и лесби.

– Просто поразительно, до чего ж ты саму себя не знаешь, – приговаривала Бекки. – Ты, несомненно, лесби. Всегда была, это же очевидно.

– Никем я не была, – возражала Дениз, – я – это я, и все тут.