Поправки

Упорство дорого ей обошлось. В ту первую неделю, пока она собиралась с духом, чтобы предложить Дону Армору новую встречу в пятницу, у нее даже горло разболелось. Но Дениз была настоящей спортсменкой. Три пятницы подряд она встречалась с любовником (родители думали, что отправляют ее на свидание с Кенни Крейкмейером). Дон Армор сводил ее на ужин в ресторанчик в торговом центре, а оттуда повез в свой хлипкий домишко в захолустном пригороде – одном из полусотни городишек, которые поглотил разраставшийся во все стороны Сент-Джуд. Дом ошарашил Дениз, поверг в ужас. В ее пригороде не было домов с такими низкими потолками, с такой дешевой отделкой, с дверями, которые оказались слишком легкими и оттого не захлопывались, с подоконниками и оконными рамами из пластика. Чтобы умиротворить любовника и отвлечь его от той темы («твоя жизнь против моей»), которая отнюдь не доставляла Дениз удовольствия, а также чтобы заполнить часы свидания и избавиться от взаимной неловкоста, Дениз уложила Дона на раскладушку в заваленном старьем подвале и применила присущий ей перфекционизм к освоению совершенно нового для нее искусства.

Дон Армор так и не рассказал, к какой отговорке прибег, чтобы не ездить на выходные к семье в Индиану. Сама Дениз не решалась спрашивать его о жене.

Пришлось выслушать от матери очередную порцию замечаний: как это она сразу же не замочила окровавленную простыню в холодной воде. Еще одна ошибка, на которую Дениз была органически не способна.

В первую пятницу августа, едва у Дона Армора начался двухнедельный отпуск, они с Дениз прокрались обратно в офис и заперлись в архиве. Она поцеловала Дона, положила его ладони себе на грудь, даже показала, что должны делать его пальцы, но руки мужчины сместились к ее плечам, он заставил девушку опуститься на колени.

Его сперма забила ей носовые пазухи.

– Простудилась, что ли? – спросил отец несколько минут спустя, когда автомобиль выезжал за городскую черту.

Дома Инид сообщила дочери, что Генри Дузинберр («твой друг») умер в больнице Сент-Люк в ночь на четверг.

Чувство вины стало бы еще острее, если бы в прошлое воскресенье Дениз не улучила минутку забежать к Дузинберру. Она застала его в пароксизме негодования на соседского младенца. «Мало того что у меня нет белых кровяных телец, – ворчал он, – так они не могут даже свои чертовы окна закрыть! Ну и легкие у этого младенца! Наверное, они им гордятся, как те мотогонщики, которые нарочно снимают глушитель. Какое-то первобытное, нелепое доказательство своей мужественности!» Череп и кости Дузинберра явственнее прежнего проступали под кожей. Он толковал о стоимости почтовой пересылки бандероли весом в три унции, потом рассказал Дениз путаную и неточную историю своей краткой помолвки с «окторонкой». («Если меня смутило, что она белая лишь на семь восьмых, представляешь, как ее ошарашило, что я – лишь на одну восьмую гетеросексуал».) Потом вспомнил, что всю жизнь отстаивал преимущества пятидесятиваттных лампочек («шестьдесят – чересчур ярко, сорок – темновато»). Годами этот человек носил в себе смерть и не давал ей воли, крепко держась за банальность бытия. Он и сейчас выжимал из себя озорной смешок, но в конце концов и банальность оказалась столь же ненадежной опорой, как все прочие. Когда Дениз поцеловала его на прощание, он как бы почти не узнавал ее. Улыбнулся, потупив глаза, словно больное дитя, чья красота вызывает восхищение, а трагедия – невольное участие.

С Доном Армором она больше не встречалась.

В понедельник 6 августа, проторговавшись все лето, Хиллард и Чанси Рот подписали соглашение с главными профсоюзами железнодорожных рабочих. Профсоюзы пошли на существенные уступки в обмен на обещанный им новый стиль управления: не столь патерналистский, более современный. Таким образом Роты, предлагавшие «Мидленд-Пасифик» по 26 долларов за акцию, могли в ближайшие годы сэкономить 200 миллионов. Совет директоров «Мидленд-Пасифик» оттянул официальное голосование еще на две недели, но исход был ясен. Посреди воцарившегося хаоса из центрального офиса залетело письмо: с 17 августа (пятница) все летние работники считаются уволенными.

Поскольку в чертежном отделе не было женщин (кроме самой Дениз), ее коллеги уговорили секретаршу инженера по сигнализации испечь прощальный торт. Его разрезали в последний день, ближе к вечеру.

– Мы таки добились своего, – заявил Ламар, жуя свой кусок. – Наконец-то ты сделала перерыв на полдник!

Ларедо Боб утирал глаза носовым платком размером с наволочку.

В тот вечер в машине Альфред сделал дочери комплимент:

– Сэм Бейерляйн сказал, что такого работника он еще не видывал!

Дениз промолчала.

– Ты произвела глубокое впечатление на этих ребят. Показала им, как девушки могут справляться с работой. Я не говорил тебе заранее, но они не очень-то хотели получить в качестве сезонного помощника девушку, так мне показалось. Боялись, что выйдет много болтовни и мало дела.