Поправки

– Не хочешь, не надо, – продолжал Брайан. – Она может поехать на автобусе, а нам оставит машину.

На автобусе? На автобусе?

– Только не это, – рассмеялась Дениз. – Конечно, я вас отвезу. – И добавила, подражая Робин: – Делов-то!

Солнце разогнало железные утренние тучи над пляжем. Они с Брайаном смотрели, как Эрин носилась по берегу, а Шинед тем временем выкопала себе неглубокую могилку.

– Я – Джимми Хоффа,[79] – сказала она, – а вы все – мафия!

Они дружно закапывали девочку в песок, сглаживали бугры на могильной насыпи, прихлопывали, выравнивали впадины, оставленные скрытым под песком живым телом. Холмик проявлял явную тектоническую активность, содрогался от легких землетрясений, а там, где вздымался и опадал живот девочки, паутиной разбегались трещины.

– Я только сейчас сообразил, что ты была замужем за Эмилем Берже, – сказал Брайан.

– Ты с ним знаком?

– Лично – нет. Но я помню кафе «Луш». Много раз там обедал.

– Мы там работали.

– Два раздутых «я» на одной маленькой кухне.

– Угу.

– Тебе его не хватает?

– Развод стал величайшим несчастьем моей жизни.

– Тоже ответ, – признал Брайан. – Но не на мой вопрос.

Шинед медленно разрушала свой саркофаг изнутри, пальцы ног уже пробились к солнечному свету, проступило колено, розовые пальчики перебирали сырой песок. Эрин с размаху грохнулась в жидкое месиво из песка и морской воды, вскочила, рухнула снова.

«Я могла бы полюбить этих девочек», – подумала Дениз.

Вечером из дома она позвонила в Сент-Джуд и (как всегда по воскресеньям) выслушала жалобы Инид на Альфреда, грешившего против здорового отношения к жизни, против здорового образа жизни, против предписаний врача, против правильного режима дня, против обязательного принципа проводить день на ногах, против здравого смысла, регулирующего подъем и спуск по лестнице, против присущего Инид оптимизма и желания взять от жизни все. Пятнадцать тягостных минут. Наконец Инид спросила:

– Ну а ты как?

После развода Дениз дала обет пореже врать матери, так что пришлось честно поведать ей о предстоящем путешествии, опустив лишь одно обстоятельство: во Франции она должна встретиться с чужим мужем. Это обстоятельство уже стало для нее источником тревоги.

– Как было бы здорово поехать с тобой! – простонала Инид. – Я так люблю Австрию!

– Ты могла бы выбраться на месяцок вместе со мной, – мужественно предложила Дениз.

– Дениз, я не могу оставить отца одного!

– Возьми его с собой.

– Ты же знаешь, он все время твердит: сухопутные путешествия уже не для него. Слишком болят ноги. Так что поезжай, повеселись за меня! Передай привет моему любимому городу. Не забудь навестить Синди Мейснер. У них с Клаусом шале в Санкт-Морице и огромная, элегантная квартира в Вене.

Для Инид Австрия означала «Голубой Дунай» и «Эдельвейс».[80] Все музыкальные шкатулки с цветочными узорами и видами Альп, украшавшие гостиную в ее доме, прибыли из Вены. Инид говаривала, что ее бабушка по матери была «из Вены» – Вена была для нее синонимом Австрии, точнее, Австро-Венгерской империи, которая во времена младенчества ее бабушки включала земли и к северу от Праги, и к югу от Сараево. Ребенком Дениз обожала Барбру Стрейзанд в «Йентл», в отрочестве открыла для себя А. Б. Зингера и Шолом-Алейхема и однажды вырвала-таки у Инид признание: возможно – но только возможно, – бабушка была еврейкой. А раз так, торжествовала Дениз, то и они с Инид еврейки по прямой женской линии. Но Инид тут же дала обратный ход: нет, нет, бабушка была католичкой!

Дениз питала профессиональный интерес к кое-каким блюдам бабушкиной кухни: ребрышкам по-деревенски, квашеной капусте, крыжовнику и чернике, клецкам, форели и сосискам. Для повара проблема заключалась в том, чтобы сочетать центральноевропейское изобилие с потребностями худышек. Обладатели титановых кредитных карточек не польстятся на говяжье жаркое а-ля Вагнер, на мягкие шарики клецок, на альпийские вершины взбитых сливок. А вот кислая капуста, пожалуй, придется ко двору. Что может быть лучше для девиц с ножками-зубочистками: низкокалорийный, насыщенного вкуса гарнир сочетается и со свининой, и с гусятиной, и с курятиной, и с каштанами, можно поэкспериментировать и с сасими из макрели или с копченым луфарем.

Разорвав последнюю связь с «Маре скуро», Дениз вылетела во Франкфурт уже в качестве служащей Брайана Каллахана с карточкой «Американ экспресс» в кармане (расходы не лимитированы). По Германии она ехала на скорости сто миль в час, и ее норовили стукнуть в зад автомобили, сверкавшие фарами дальнего света. В Вене она тщетно искала Вену, какой давно уже нет. Любое блюдо она сумела бы приготовить лучше. Отведала венский шницель и сказала про себя: «А, так это и есть венский шницель, ну-ну». Идея Австрии оказалась гораздо ярче самой Австрии. Дениз посетила Музей истории искусств и филармонию, попрекая себя: разве так ведут себя настоящие туристы?! Одиночество и скука вынудили ее позвонить Синди фон Киппель (урожденной Мейснер) и принять приглашение на ужин в квартиру о семнадцати комнатах на Рингштрассе.