Поправки

В десять часов вечера, когда Инид разминала затекшую от письма руку, Гари позвонил из Филадельфии.

– Жду вас обоих через семнадцать часов! – пропела в трубку Инид.

– Плохие новости, – произнес Гари. – Джону тошнит, у него температура. Боюсь, он не сможет прилететь.

Верблюд разочарования не сумел протиснуться в подставленное Инид игольное ушко.

– Посмотрим, как Джона будет чувствовать себя утром, – сказала она. – У детей бывают такие болячки-однодневки. Могу поспорить, к утру он оклемается. В самолете тоже можно отдохнуть, здесь ляжет спать пораньше и во вторник подольше поспит.

– Мама!

– Нет, Гари, я понимаю, если он совсем разболеется, то не сможет приехать. Но если температура упадет…

– Можешь мне поверить, мы все расстроились. В особенности сам Джона.

– Рано еще принимать окончательное решение. Завтра будет новый день.

– Просто предупреждаю: возможно, я приеду один.

– Конечно-конечно, но утром все может обернуться к лучшему. Ты погоди пока принимать решение. Устройте мне сюрприз. Я уверена, у нас все получится!

Рождество – пора чудес, и, ложась в постель, Инид не расставалась с надеждой.

Рано утром она была разбужена – вознаграждена – новым звонком, голосом Чипа, известием, что не позже чем через сорок восемь часов он вернется из Литвы и вся семья соберется в сочельник в старом доме. Напевая, Инид спустилась на первый этаж и прикрепила еще одно украшение к висевшему на парадной двери рождественскому календарю.

С незапамятных времен группа дам, собиравшаяся в церкви по вторникам, зарабатывала деньги на благотворительность изготовлением рождественских календарей. Не тех дешевых картонок с прорезью, поспешила бы заметить Инид, которые продаются в целлофановой упаковке за пять долларов, нет, эти календари шили вручную, и они годились для многократного употребления. На квадрат беленого полотна снизу и сверху нашивали по двенадцать пронумерованных карманчиков, а посредине закрепляли елку из зеленого войлока. Каждое утро сочельника дети доставали из кармашка одно украшение за другим – миниатюрных войлочных лошадей-качалок в пестрых блестках, желтых фетровых голубков, игрушечных солдатиков, тоже в блестках, – и прикрепляли к дереву. Даже теперь, когда все ее дети выросли, Инид каждый год 30 ноября раскладывала по кармашкам украшения – наугад, как придется. Неизменной оставалась только игрушка, предназначавшаяся на 24 декабря: крошечная фигурка младенца Христа из пластмассы, в вызолоченной скорлупе грецкого ореха. Хотя особым христианским рвением Инид не отличалась, эта фигурка пробуждала в ней религиозные чувства. В глазах Инид фигурка символизировала не столько Бога, сколько трех ее малышей и вообще всех на свете сладких, пахнущих молоком младенцев. Тридцать лет она клала эту фигурку в двадцать четвертый кармашек, наизусть знала, что там лежит, и все же сердце замирало от радостного предчувствия, когда она совала руку в этот кармашек.

– Ты рад, что Чип приезжает? – спросила она Альфреда за завтраком. – Прекрасная новость, правда?

Альфред размешивал похожие на хомячьи катышки хлопья, запивая их горячим разбавленным молоком. На его лице одна гримаса сменялась другой, каждая следующая – все ближе к отчаянию небытия.

– Чип будет здесь завтра! – повторила Инид. – Разве это не прекрасная новость? Неужели ты не рад?

Альфред задумчиво уставился на слипшийся комок хлопьев в трясущейся ложке.

– Если приедет, – вздохнул он.

– Чип сказал, что завтра днем будет у нас, – сказала Инид. – Если не слишком вымотается, может быть, даже сходит с нами вместе на «Щелкунчика». Я купила шесть билетов.

– Лично я сомневаюсь, – пробурчал Альфред.

Его ответы согласовывались с ее вопросами, то есть, хотя в глазах мужа стыла вечность, он все же участвовал в сиюминутном разговоре, и за это Инид готова была простить ему кислое выражение лица.

Все надежды Инид, как фигурка младенца в скорлупе ореха, крепились на булавочку – на булавочку «Коректолла». Что же будет, если сознание Альфреда настолько помрачено, что его не включат в программу?! Жизнь Инид странным образом напоминала теперь жизнь некоторых ее друзей, в частности Чака Мейснера и Джо Пирсона, которые «маниакально» проверяли курс своих акций. Беа жаловалась, что Чак включает компьютер по два-три раза в час, а когда Инид и Альфред последний раз ужинали вместе с Пирсонами, Джо довел Инид до белого каления – он трижды звонил из ресторана по сотовому телефону трем разным брокерам! Но Инид вела себя по отношению к Альфреду именно так: трепетно всматривалась в любые обнадеживающие признаки, все время страшась окончательного краха.

Досугом Инид располагала только после завтрака. По утрам, выпив кружку забеленной молоком воды, Альфред спускался в подвал и решал проблему опорожнения желудка. В этот час тревожность Альфреда достигала пика, и он отказывался от переговоров с женой, но Инид полагала, что со своим делом Альфред справится сам. Сосредоточенность на деятельности кишечника – тоже признак безумия, но такого рода безумие хотя бы не лишает Альфреда шанса пройти курс «Коректолла».