Попробуйте позвонить позднее

— Приеду с курорта — сразу на развод подам. А деньги-то, что мы за квартиру получили, мой бывший не оттяпает? И этот дом?

— Дарственная на тебя. А квартирку мы уже в доллары обратили. Мы с твоего еще и алименты слупим на детей. Выписать-то он выписался, но еще никуда не прописался, — хихикнула Клавдия Ивановна. — А ты, Любаша, не спеши. Один раз уже обожглась, хватит.

— Что-то банкиры с нами не больно общаются, — пожаловалась Люба. — Как ни придешь к соседям, все их дома нет. С прислугой разговариваю. Как и не хозяйка здесь, а как и они — прислуга. Обидно, ма!

— Погоди, вот подпишет Борис дарственную. Недолго ждать осталось.

— Пойдем спать, — зевнула Люба. — Петька, небось, опять телик смотрит. А там передача для взрослых!

— А чего он не знает, твой Петька?

— Сказала бы ты ему.

— Скажу. Борис-то опять в стельку, — зевнула и Клавдия Ивановна.

— Ты ж его каждый день поишь! Он и протрезветь не успевает!

— Хорошо, что он алкаш. Всю совесть пропил. Был бы он нормальный человек — ни в жизнь не пошел бы против Венькиной воли. Единственный сын, и внучка одна. Но водка — она все заменяет, и детей и внуков.

— Вчера, ма, чертей гонял. Какие-то карлики ему чудились.

— А, ну его, — махнула рукой Клавдия Ивановна. — Идем, Люба, спать.

Поднимаясь по лестнице, они слышали, как в своей комнате ворочается в постели и кричит Борис Вениаминович.

— Допился, — презрительно сказала Люба.

Вскоре в особняке стало тихо. Борис Вениаминович проснулся среди ночи и дрожащей рукой стал шарить на тумбочке. Ему захотелось пить.

— Водки… — прохрипел он.

— Папа…

— Кто здесь? — Борис Вениаминович напряженно вгляделся в темноту.

— Папа…

— Веня, сынок…

Козлов охнул и вжался в пропахший потом матрас.

— Ты ж помер…

— Как же так, папа?

Сын сидел в кресле, в темном углу. Борису Вениаминовичу показалось, что голова у него разбита, а лицо в крови.

— Покойник… — дрожащими губами еле выговорил он. — Веня, сынок…

— За что ты так с нами? — тихо спросил сын. — Не твое ведь это.

— Ты… Ты это о чем, а?

— Зачем ты все чужим отдаешь? Ведь Даша тебе внучка. За что ты с ней так?

— Веня, я… не хотел я… Водки…

— На столе, — тихо сказал сын.

Борис Вениаминович еле-еле поднялся с кровати и, шатаясь, побрел к столу. Из угла, где сидел сын, тянуло холодом и сыростью. Борису Вениаминовичу стало страшно.

— Покойник…

Заныло в груди, невыносимо заболела голова, к горлу подступила тошнота. Он схватил со стола бутылку водки, прямо из горлышка стал пить.

— Папа…

— Сгинь!

Огненная вода побежала по жилам, Борис Вениаминович осмелел. Погрозил пальцем темному углу, заплетающимся языком сказал:

— Ты мне, Венька, не грози! Я тебе как-никак отец! Я тебя вырастил, образование дал… Что молчишь? Молчи-ишь. Я покойников не боюсь, потому как я коммунист и ат… — Борис Вениаминович икнул, — атеист.

— Папа… — прошелестело из угла. — А я за тобой пришел…

— Тьфу! Сгинь!

— Эх, папа…

…Когда Клавдия Ивановна вошла в спальню утром следующего дня, был уже одиннадцатый час. Она поморщилась: в комнате стоял отвратительный запах. Пахло мочой и еще чем-то кислым. Занавески были задернуты. Муж лежал на полу у стола.

— Э-э-э… Да тебя, мил друг, надо в чувство приводить! Помыть, побрить. Эй, Борис! Просыпайся! К нотариусу едем!

Она подошла к окну и раздвинула занавески. Муж лежал в неестественной позе и, кажется, не дышал. Клавдия Ивановна испугалась. Подошла, нагнулась над ним, потрогала за плечо:

— Ты спишь, что ли? Борис!

До Клавдии Ивановны не сразу дошло, что перед ней покойник. Слишком уж удачно все складывалось. И бумаги уже были готовы, осталось только подписать. А потому она долго трясла Бориса Вениаминовича за плечо и даже пыталась делать ему искусственное дыхание. Ну не хотелось ей верить в случившееся!

И только устав от попыток воскресить мужа, Клавдия Ивановна уселась на пол, рядом с его телом, и тихонько заскулила:

— Бори-и-ис… Что же ты наделал, Бори-и-ис…

Глава тринадцатая

Катерина оказалась права: в августе торговый центр опустел, а в Москву пришла немыслимая жара. Кто уехал в отпуск, кто на дачу, иногородние продавцы — к себе на родину. Уехала и хозяйка Инны, посадив вместо себя в контейнер девчушку лет восемнадцати, должно быть, студентку. И режим установился вольный. Расслабились все: и редкие покупатели, ошалевшие от тридцатиградусного пекла, и продавцы, выручка которых упала дальше некуда. Но ситуация была типичной для августа, все знали, что будет так, и давно уже смирились с убытками. Вот в конце месяца, перед началом учебного года набегут!

Впрочем, Мать торговала в прибыль, потому что на купальники и пляжные аксессуары был самый спрос. Потому она и сидела у себя в секции безвылазно. У нее была постоянная клиентура, много знакомых, которые могли приехать с дачи на один день, специально за новинкой, перед тем, как податься в жаркие страны. Товары Мать заказывала по каталогу, за границу сама выезжала редко, заказ забирала уже в Москве, с базы. За перевозку, правда, приходилось приплачивать.

— Машина при нашей работе — это все, — говорила она Инне. — Ты еще не надумала?

— Надумала что?