Попугай Флобера

Но вот в чем разница. В случае с любимыми, с женой, когда вы узнаёте худшее – будь то неверность или отсутствие любви, сумасшествие или самоубийственные наклонности, – вы испытываете что-то вроде облегчения. Жизнь такова, как я и думал; не отпраздновать ли это разочарование? В случае с любимым писателем первый порыв – защищать. Вот что я хотел сказать: возможно, любовь к писателю – это самая чистая и прочная разновидность любви. Поэтому и защита дается легче. Дело в том, что мурены – редкий, исчезающий вид; любому известно, что после суровой зимы и весенних дождей (если они начались до дня святого Урсина) они ничего не станут есть, кроме нашинкованных юных пионеров. Конечно, он знал, что за это его повесят, но он также знал, что человечество – отнюдь не исчезающий вид

и, стало быть, двадцать семь (двадцать восемь, говорите?) пионеров плюс один посредственный писатель (он всегда абсурдно недооценивал собственный талант) – это небольшая цена за выживание редкой рыбы. Взгляните на это при свете вечности: зачем нам столько пионеров? Они бы выросли и стали комсомольцами. А если вы все еще спеленуты путами сентиментальности, посмотрите на это с другой стороны: плата за посещение пруда с муренами уже дала пионерам возможность построить и содержать несколько церквей в округе.

Так что валяйте. Читайте список обвинений. Я так и знал, что без этого не обойдется. Но не забудьте: Гюстав уже оказывался на скамье подсудимых. Сколько правонарушений вы ему вменяете на этот раз?

1. Что он ненавидел человечество. Ну да, конечно. Вечно вы об этом. Я дам вам два разных ответа. Во-первых, давайте начнем с основ. Он любил свою мать: не растопит ли это ваше глупое, сентиментальное, современное сердце? Он любил отца. Он любил сестру. Он любил племянницу. Он любил своих друзей. Он восхищался некоторыми людьми. Но его пристрастия всегда были конкретны и не распространялись на всех подряд. На мой взгляд, этого достаточно. Вы хотите от него большего? Вы хотите, чтобы он «любил человечество», похлопывал его по плечу? Но это пустой звук. Любить человечество – это не больше и не меньше, чем любить дождь или Млечный Путь. Вот вы ни любите человечество? Вы уверены, что не льстите себе, не ищете одобрения, подобострастно стараясь оказаться среди тех, кто прав?

Во-вторых, даже если он ненавидел человечество – или, точнее, не восторгался им, – был ли он не прав? Вы, конечно, в полном восторге от человечества: все эти хитроумные системы орошения, миссионерство и микроэлектроника. Не обессудьте: он смотрел на вещи иначе. Как видно, нам придется это обсудить подробнее. Но сначала позвольте мне процитировать вам одного из мудрецов XX века: Фрейда. Согласитесь, в его беспристрастности трудно усомниться. Хотите услышать его мнение о роде человеческом, высказанное за десять лет до смерти? «В глубине души я не могу отрицать, что мои любимые соплеменники по роду человеческому, если не считать немногочисленных исключений, совершенно никчемны». И это говорит человек, которого большая часть людей на протяжении большей части нынешнего столетия считала самым глубоким знатоком человеческой души. Какой конфуз, правда?

Давайте уже скажите что-нибудь поконкретнее.

2. Что он ненавидел демократию. La démocrasserie, как он выразился в письме к Тэну. Что вы предпочитаете – дерьмократию или дурнократию? Может быть, дегенерократию? Да, она его решительно не вдохновляла, что правда, то правда. Из чего не следует делать вывод, будто он предпочитал тиранию, или абсолютную монархию, или буржуазную монархию, или бюрократический тоталитаризм, или анархию, или что угодно еще. Больше всего ему нравилась китайская система с чиновниками-мандаринами; хотя он с готовностью признавал, что шансов на ее введение во Франции крайне мало. Вам кажется, что мандаринат – это шаг в прошлое? Но вы ведь прощаете Вольтеру его страсть к просвещенной монархии, почему не простить Флоберу век спустя страсть к просвещенной олигархии? По крайней мере, он не страдал детской фантазией некоторых интеллектуалов – будто писатели лучше прочих приспособлены, чтобы править миром.

Главное же вот что: Флобер считал демократию лишь этапом в истории государства, и наша готовность принимать ее за наилучший и благороднейший способ правления казалась ему смехотворным тщеславием. Он верил в постоянную эволюцию человечества (точнее, не мог не замечать ее) и, следовательно, в эволюцию общественных моделей. «Демократия – не последнее слово человечества, так же как им не было рабовладение, феодализм или монархия». Лучшая форма правления, считал он, – умирающая, поскольку это значит, что она уступает место чему-то еще.

3. Что он не верил в прогресс. Я привожу в его защиту двадцатый век.

4. Что он недостаточно интересовался политикой. «Недостаточно» интересовался? Вы, по крайней мере, признаете, что интересовался. Вы тактично намекаете, что ему не нравилось то, что он видит