Попугай с семью языками

Постанывая, Зум опустился на колени и стал лизать покрытые волдырями пальцы… Хумс помочился своему верному обожателю на спину, а затем облил его желчью. Зловонная жидкость пробудила в Зуме воспоминания о многих годах унижения, о тоннах насмешек, обрушенных на него учителем, когда тот выведал страшную тайну: Зум прибыл в Чили из Испании на знаменитом «сиротском корабле». Некий бюрократ, подбивая свои бумажные дела, собрал тысячу детей, потерявших родителей в гражданской войне, и отправил их в Чили на грузовом судне без всяких документов — только бирка с именем на шее. Зум потерял дар речи, увидев мать, разорванную на куски бомбой, и высадился на берег как «Немой; имя и возраст неизвестны». Первым словом ребенка на новой родине было: «Простите» — после того, как его изнасиловал повар. Эта приниженность стала отличительным знаком Зума — вплоть до настоящего времени. Его обрекали на страдания с полнейшим безразличием, внушили ему, что он недостоин любви. Единственными товарищами сироты были книги. Он раскрывал их наугад, на середине, и прижимал к щекам, ища в запахе бумаги и типографской краски непоправимо утраченный запах матери. Взамен ласк он получал культуру… и ежедневное насилие, к которому привык, как привыкают к неизбежному. В лицее — с добровольного согласия — его употребил преподаватель физкультуры и следом — футбольная команда. Наконец, слушая курс ботаники в университете, он попал в лапы Хумса. «Et, tout d’abord, chez l’homme un terrible besoin d’enfance persistante demande à être comblée Arcane 17. André Breton»^[26]. Да, Зум ощущал жестокую потребность быть ребенком — и это привязало его к учителю, из чьей груди он сосал горькие чернила, несмотря на побои, унижения, тайных любовников Хумса, возлияния, на которые Зум не допускался, книги, запертые от него, чтобы ученик не превзошел наставника. Но на этот раз моча и рвота будто разъели скорлупу. Он больше не ребенок! Прошлое отброшено. Остальные ушли вперед. Зум выпрямился, поглядел учителю в глаза и впервые осмелился дать ему кулаком в челюсть. Удар не был нанесен изо всей силы — но за ним стояла ненависть, копившаяся годами. Теперь она показалась на поверхности, хотя это была лишь верхушка айсберга. Два выбитых зуба, струйка крови изо рта, и Хумс повалился на скалу. Зум подождал, пока его бывший кумир не приподнялся, ощупывая пустоту на месте резцов, взирая на него словно на посланца иного мира. Воскликнув «Это еще не все!», он сорвал с упавшего полупарик — так яростно, что отодрал его вместе с кусочком кожи.

— Око за око, струя за струю!

И Зум облил мочой череп и лицо экс-маэстро, напрягаясь, чтобы получилось звонко.

Хумс молча глотал едкую жидкость. Как вести себя перед немыслимым? Удар Зума ворвался в его замкнутый мирок, принося небывалую весть, разрывая замкнутый круг и превращая его в спираль. Куда же уводит эта спираль? К центру или обратно? На небеса или в преисподнюю? Язык беспомощно болтался во рту. Кое-как Хумс выговорил единственное слово, надеясь, что оно утихомирит безумца:

— Геенна!

К его удивлению, Зум тут же ответил, тоже одним словом: — Оникс!

В этих пяти буквах таилось столько смысла, столько намеков, что эффект был потрясающим. «Геенна» — железная дверь, «Оникс» — ключ от нее. Его нашли, этот ключ! Хумса подхватил водоворот воспоминаний.

Драгоценный камень, купленный матерью, чтобы случился выкидыш. Массивное кольцо — Хумс носил его теперь на безымянном пальце левой руки. Мать считала недостойным выставлять напоказ свой живот, круглый, как арбуз. Ее выдали замуж за военного; очутившись в постели с самцом, она потеряла девственность от резкого, сухого толчка, ощутила стыд и неловкость — и поняла, что непоправимо фригидна. Сама она считала, что ее спасла прирожденная элегантность. Поездки в Париж, общение с декадентскими поэтами, притирания из овощей позволили ей идти по поверхности жизни, наблюдая мир сквозь полог паланкина. Себялюбивая лисица! Она родила Хумса в шесть месяцев — но он выжил, помещенный в инкубатор. Когда его земное существование стало свершившимся фактом, родительница подыскала для него кормилицу, трех служанок и ворох розовых нарядов. Она даже не поинтересовалась, какого пола младенец: ей нужна была дочь, которая со временем станет точной копией матери.