Популярная история евреев

Герцль пытался компенсировать недостатки своей внешности антисемитским юмором. Из Остенда он писал родителям: «На побережье много венских и будапештских евреев. Остальные отдыхающие очень милы». «Вчера был большой вечер у Грейтелей, – писал он из Берлина. – Тридцать или сорок еврейчиков и евреечек». Венские евреи славились своим черным и антисемитским юмором. Когда австрийский премьер-министр Эдуард Таафе спросил у члена парламента от Галиции Иозефа Блоха, правда ли, что архиепископ Ольмуца доктор Теодор Коэн – выкрест, тот ответил: «Не волнуйтесь, премьер, будь он все еще евреем, он не носил бы фамилии Коэн». Они шутили: «Антисемитизм ни за что не расцвел бы, не подталкивай его евреи». Некоторые евреи сознательно отказывались рожать детей, чтобы «не создавать проблемы». Другие, подобно Герцлю, рассматривали возможность их крещения. «Сам бы я никогда не крестился, – писал он, – но вообщето я за крещение. Для меня вопрос закрыт, но я очень беспокоюсь за своего сына Ганса. Я спрашиваю себя, вправе ли я делать его жизнь скорбной только потому, что так поступили с моей… Поэтому лучше крестить еврейских детей еще до того, как они смогут решать этот вопрос сами, до того, как они будут возражать и считать факт своего обращения признаком слабости. Они должны раствориться в толпе».

Но мог ли вообще еврей раствориться в толпе? В немецком мире антисемитизм имел сильную религиозную основу, в особенности на юге; на простонародном уровне его продолжало символизировать выражение «юдензау». Но чем выше вы поднимались по социальной лестнице, тем более мирской, культурный и расовый характер приобретал антисемитизм. И тут уже крещение не помогало. В XIX веке немецкая ненависть к евреям приобрела фолькиш-основу. Она начиналась с националистических бунтов против Наполеона. Ее первым крупным событием было массовое собрание немецкого Буршеншафтен («Братского движения») в 1817 году в замке Вартбург с целью сжечь «чуждые» книги, отравляющие фольк-культуру». Эта идеология, которая в XIX веке стала постепенно преобладать в Германии и Австрии, проводила резкое различие между «культурой» (доброй, органичной, естественной) и «цивилизацией» (продажной, искусственной, стерильной). У каждой культуры имеется душа, и она определяется местным ландшафтом. Посему германская культура находится во враждебных взаимоотношениях с «цивилизацией», которая космополитична и чужда. Да и кто воплощает принцип цивилизации? Та самая раса, у которой нет ни страны, ни ландшафта, ни своей культуры – евреи! Эта аргументация была типична для тех, кто вменял евреям в вину все, что бы они ни делали. Если они придерживались иудаизма гетто, это делало их чужаками. Если же они «просвещались», то становились частью чуждой цивилизации. Это фолькиш (отторжение евреев) приобретало различные формы. Скажем, возникало молодежное движение, которое бродило по Германии, бренчало на гитарах, пело песни у костра и отвергало евреев, которые вынуждены были создавать собственное молодежное движение. Эта система охватила студенческую прослойку, которая становилась все более важным элементом немецкого общества, и студенты стали изгонять евреев из своих клубов. Герцля отчислили из одного из них, прежде чем он успел уйти сам; с ним даже отказывались драться на дуэли под тем предлогом, что у евреев нет «чести», которую можно было бы потерять. Система формировала движение консервационистов, предшественников «зеленых», которые отвергали промышленность и финансистов-Ротшильдов, а особенно растущие большие города, эти питомники евреев-космополитов. В особенности фольк раздражали такие «еврейские города», как Берлин и Вена. Их библией была книга «Ланд унд Лейте» («Земля и люди») Вильгельма Гейнриха Риля, профессора Мюнхенского университета и куратора музея, который мечтал восстановить небольшие, как в Средние века, городки и освободиться от «безродного» (его любимое оскорбление) пролетариата, особенно рабочих-мигрантов, прежде всего евреев, которые и создали большие города, эту «гробницу германизма».