Популярная история евреев

Ортодоксы утверждали, что Сатана, отчаявшись ввести Израиль в соблазн посредством преследования, получил дозволение попробовать другие, более деликатные методы в своих гнусных и мерзопакостных планах, в том числе приманку Святой Земли и просветительства. Таким образом, сионизм бесконечно хуже, чем лже-мессия, ибо он есть полностью ложная, сатанинская религия. Другие добавляли, что светское государство вызовет безбожный дух демоса и противоречит данному Богом Моисею указанию следовать по пути олигархии: «Иди и созови старейшин Израиля» (3 Книга Моисеева); «Небеса запрещают, – писали два ковенских мудреца, – чтобы массы и женщины болтали насчет собраний или мнений, отражающих общественные нужды». 11 мая 1912 года в Катовице мудрецы-ортодоксы основали движение агудистов для координации противодействия планам сионистов. В то же время ряд ортодоксальных евреев верили, что сионизм можно использовать во имя религиозных целей. Раввин Авраам Исаак Коок (1865—1935) утверждал, что новый «национальный дух Израиля» можно использовать, чтобы призвать на патриотической основе евреев соблюдать и проповедовать Тору. При поддержке сионистов он в конце концов стал главным раввином Иерусалима. Однако большинство религиозных евреев, уже находившихся в Эрец-Израэле, слушали о сионизме с ужасом. «В Святой Земле великая тревога, – писал раввин Иосиф Хаим Зонненфельд (1848—1932), – по поводу того, что эти грешники, отрицающие Единого и Его Святую Тору, объявили во всеуслышание, что в их власти ускорить искупление народа Израиля и собрать рассеянных со всех концов земли». И добавил, что, когда Герцль прибыл в Святую Землю, «его сопровождало зло, и мы пока не знаем, что делать с разрушителями целостности Израиля, да пребудет с ним милость Господня». Эта широкая, хотя и совсем не повсеместная, оппозиция благочестивых евреев сионистской программе неизбежно все определеннее толкала ее в руки светских радикалов.

Впрочем, и для большинства светских евреев сионизм тоже не выглядел привлекательным, а для части из них он вообще казался врагом. В России преследования евреев продолжались, причем жестокость их нарастала, и при этом росло и желание евреев бежать, будь они ортодоксальными или светскими, сионистами или нет; и одним из мест, где можно было бы спастись, была Палестина. Однако среди просвещенных европейских евреев паника, подогретая в 1890-х годах волной антисемитизма, начала спадать. Убедительная победа дрейфусаров во Франции подтверждала ту точку зрения, что, по крайней мере, там евреи могут обрести не только безопасность, но и новые возможности, и укрепить свое политическое и культурное положение. В Германии антисемитское брожение тоже затухало, по крайней мере, внешне, и среди образованных евреев повсеместно крепло убеждение, что ассимиляция возможна. Именно в этот период, непосредственно предшествовавший Первой мировой войне, немецкие евреи наиболее настойчиво стремились доказать свою лояльность «фатерлэнду», а культурное родство между немцами и евреями было наиболее явным.

На самом деле, несмотря на давнюю традицию немецкой злобной антипатии по отношению к евреям, несмотря на «юдензау», евреи чувствовали себя в Германии как дома. Там общество ценило и почитало своих профессоров, а в ряде отношений его ценности совпадали с ценностями еврейской кафедократии. Еврей мог естественным образом перейти из иешивы в один из германских университетов, у которых теперь наступал, судя по их достижениям, золотой век. Еврей наслаждался возможностями, которые постепенно открывались перед ним в стране, где интеллектуальные достижения справедливо оценивались и встречали должное уважение. И немецкие евреи трудились с бешеной энергией. Вскоре их стали награждать только что учрежденными Нобелевскими премиями: две – в области физиологии и медицины, четыре – по химии, две – по физике, и все были присуждены за работы, выполненные перед Первой мировой войной. Фердинанд Юлиус Кон основал бактериологию. Пауль Эрлих явился автором первой практической формы химиотерапии. Франц Боас основал культурную антропологию. Немецкие евреи были трудоголиками, постоянно спешили. Эдуард Девриен писал о своем друге Феликсе Мендельсоне: «Привычка постоянной занятости, воспитанная у него матерью, делала для него праздность невыносимой»; он то и дело смотрел на часы. Густав Малер обычно перемещался из своего дома на работу в Венскую оперу бегом; возвращаясь, он, чтобы сэкономить время, извещал о своем прибытии, насвистывая начало Восьмой симфонии Бетховена, – по этому сигналу ему должны были накрывать обед.