Популярная история евреев

Тем не менее, некоторым крайним сторонникам ассимиляции удавалось побороть собственное еврейство, по крайней мере, для собственного удовлетворения. Уолтер Липпман (1889—1974), мэтр газетного дела, был в свое время столь же влиятелен, как Барух, и в течение всей жизни пытался как можно точнее вписаться в окружающие его декорации. Его родители, богатые фабриканты готового платья из Германии, отдали его учиться в привилегированную школу Сакса для мальчиков. Семья посещала синагогу Эману-Эль. Они категорически не признавались в том, что знают идиш. Своей целью они ставили желание не быть «восточными». Орды иммигрантов остъюден приводили их в ужас. Журнал «Америкен Хебрю» писал, как бы озвучивая их страхи: «Все мы должны быть чувствительны не только к тому, как на нас смотрят наши единоверцы, но и к тому, как нас воспринимают наши сосединеевреи, естественные спонсоры наших братьев». В Гарварде изгнание из знаменитой сети клубов «Золотой берег» сделало Липпмана на некоторое время социалистом. Но вскоре он решил, что антисемитизм – наказание, которое евреи сами себе накликали своей, как он любил выражаться, «подозрительностью». «С моей личной точки зрения, – писал он, – к ошибкам евреев следует относиться намного жестче, чем к ошибкам других народов». Он нападал на сионистов за их «двурушничество», а «богатых, вульгарных и претенциозных евреев наших больших американских городов» считал «самым, пожалуй, серьезным несчастьем, выпавшим на долю еврейского народа».

Липпман был либералом и цивилизованным человеком, которому просто (как ему казалось) хотелось, чтобы его не причисляли к евреям. Он не мог убедить себя смириться с антиеврейскими квотами в Гарварде, поскольку «никакие правила приема не должны исходить из расы, убеждений, цвета кожи, принадлежности к определенному классу или слою». С другой стороны, он соглашался с тем, что если евреев будут набирать свыше 15%, то это будет «ужасно». По его мнению, решение могло бы состоять в том, чтобы у евреев Массачусетса был собственный университет, а Гарвард набирал студентов из более широкого слоя, разбавляя тем самым евреев. «Я не считаю евреев невинными жертвами», – писал он. У них «множество неприятных личных и социальных привычек, которые возникли в ходе горькой истории в результате селекции и усилились под воздействием фарисейского богословия». «Личные манеры и физические привычки «неевреев» намного лучше преобладающих манер и привычек евреев». Эта еврейская самоненависть усугублялась тем фактом, что Липпману так и не удалось достигнуть общественных позиций, которых он заслуживал. Так, он вступил в клубы «Ривер» в Нью-Йорке и «Метрополитэн» в Вашингтоне, но не сумел попасть в «Линкс» и «Никербокер».

Пожалуй, самым трагичным в жизни тех евреев, что отрицали свою национальную принадлежность либо подавляли ее в себе, была своеобразная слепота, которую они почти сознательно вырабатывали у себя. В течение полувека Липпман был, по-видимому, мудрейшим из американских комментаторов по всем вопросам, кроме тех, что касались евреев. Подобно Блюму во Франции, он отмахивался от антисемитизма Гитлера, считая его несущественным, и объявлял фюрера немецким националистом. После того, как в мае 1933 г. нацисты учинили сожжение еврейских книг, он заявил, что преследование евреев, «удовлетворяющее страстное желание нацистов кого-нибудь покорить… играет роль громоотвода, защищающего Европу». О Германии не следует судить по нацистскому антисемитизму, говорит он, так же, как о Франции – по якобинскому террору, о протестантстве – по ку-клукс-клану и, если уж на то пошло, «о евреях – по их выскочкам». Одну из речей Гитлера он назвал «достойной государственного деятеля», «подлинным голосом по-настоящему цивилизованного народа». После этих двух комментариев, посвященных соответственно евреям и нацистам, он не обращался к этому вопросу в течение 12 страшных лет и никогда даже не упоминал о лагерях смерти. Другим примером подобной слепоты является подход в духе Розы Люксембург, принятый блистательным драматургом Лилиан Хеллман (1905—1984), чьи пьесы «Детский час» (1934) и «Лисички» на Бродвее имели грандиозный, хотя и скандальный, успех в течение десятка лет. Она мучительно пыталась соединить свой еврейский гуманизм со сталинистским подходом, подобно многим тысячам евреев-интеллектуалов. В итоге ее антифашистская пьеса «Вахта на Рейне» (1941) отражает, в свете последующих событий, фатальный взгляд на судьбу евреев. Она не позволяла любви к справедливости найти свое естественное выражение в резком протесте против судьбы своего собственного народа. В итоге это чувство выродилось в твердолобую идеологическую ортодоксальность, отстаиваемую с раввинистским упорством. Потребность отвернуться от реалий жизни евреев вынуждала ее смешивать факты с вымыслом. В 1955 г. она переработала в драматическое произведение «Дневник Анны Франк», при этом из трагедии практически исчез еврейский элемент.