Популярные очерки о российских императорах

Сигналы о готовящемся перевороте становились все сильней, и 23 ноября 1741 г. Анна Леопольдовна в присутствии двора обвинила цесаревну Елизавету в сговоре с иностранными дипломатами. Елизавета упала на колени и все отрицала, говоря, что во всем виноват ее врач, француз Иоганн-Герман Лесток, ведущий какую-то неведомую ей игру. Елизавете Анна Леопольдовна поверила, в серьезность заговора — нет, и, «по-семейному» поговорив с цесаревной, отпустила ее с миром. Елизавета же ясно поняла, что тучи над ней сгущаются, и в следующий раз номер со слезными уверениями в любви и верности может не пройти. Накалил ситуацию Лесток, небезосновательно опасавшийся за свое положение, а возможно, и жизнь. Он сам впоследствии рассказывал, как поздним вечером того же 23 ноября пришел к Елизавете и положил перед ней две игральные карты: на одной была изображена цесаревна на троне в короне и мантии, на другой — она же, но в монашеской рясе, стоящая перед виселицей. Выбор был очевиден, и Елизавета решилась.

Как выяснилось, к цесаревне Лесток пришел не один, а с несколькими гвардейцами, которые высказались в поддержку «матушки Елизаветы», упомянув и о том, что им, во-первых, совершенно не хочется по холодам отправляться под Выборг воевать со шведами, куда их посылает Анна Леопольдовна, а во-вторых, что им довольно давно не платили жалование. Елизавета намек поняла, и на следующее утро распорядилась отнести свои бриллианты в качестве залога нескольким столичным ювелирам и получить у них нужную сумму. А в 11 часов вечера к Елизавете пришла группа из двенадцати гвардейцев, которые изъявили готовность к активным действиям. Цесаревна велела послать за теми своими сторонниками, кому всецело доверяла. Это были Лесток, Алексей Разумовский, трое братьев Шуваловых — Петр, Александр и Иван, Михаил Воронцов, дяди Елизаветы — Карл и Фридрих Скавронские, принц Эссен-Гомбургский с женой и некоторые другие. И хотя все собравшиеся заверили Елизавету в своей преданности и поддержке, сама цесаревна все еще колебалась. Тогда Лесток надел ей на шею орден Святой Екатерины, дал в руки серебряное распятие и вывел из дворца к ожидавшим у ворот саням. Усадив цесаревну в сани, он сел с ней рядом, а Воронцов и Иван Шувалов встали на запятки. Другие заговорщики сели во вторые сани, и небольшой кортеж поехал по заметенным снегом ночным петербургским улицам.

Остановился он возле кордегардии Преображенского полка — своеобразного «города в городе», где жили гвардейцы, не имевшие или не снимавшие другого жилья в столице. Приехавшие разбудили всех, и Елизавета обратилась к собравшимся с распятием в руках. Напомнив гвардейцам, чья она дочь, цесаревна взяла с них клятву в верности и приказала никого не убивать. Гвардейцы поклялись, и весьма внушительный отряд двинулся по Невскому проспекту к Зимнему дворцу. У Адмиралтейства заговорщики остановились. Часть из них пошла арестовывать ключевых сторонников Брауншвейгской фамилии — Б.-К. Миниха, А. И. Остермана, К. Левенвольде и М. Г. Головкина, остальные должны были сделать главное — арестовать правительницу-регентшу, ее мужа и младенца-императора. Отряд из восьми наиболее преданных Елизавете гвардейцев, изобразив ночной патруль, подошел к четырем часовым, стоявшим у входа в Зимний, и, внезапно напав, обезоружил их. Так и не встретив серьезного сопротивления, заговорщики вошли в спальню Анны Леопольдовны, вместе с ними туда вошла и цесаревна. Подойдя к кровати правительницы, Елизавета стянула с нее одеяло и произнесла: «Сестрица, пора вставать!» Так, без крови и даже без особого шума, Анна Леопольдовна, Антон-Ульрих и двое их детей — годовалый Иван VI и его трехмесячная сестра Екатерина, были арестованы. Убедившись в успешном завершении дела, Елизавета попросила дать ей младенца-императора, бережно завернула царственного ребенка в теплое одеяло и поехала к себе во дворец, приговаривая: «Бедный, невинный крошка! Во всем виноваты только твои родители»[47]. И с этим можно было бы согласиться. Вот только волею самой Елизаветы и двух последующих государей этого «бедного невинного крошку», как и всю его семью, ждала судьба куда более трагичная, чем у многих отъявленных бандитов, о чем читатель уже знает.

Но все же нельзя сказать, что Елизавета Петровна была человеком циничным и лицемерным, который лишь хочет казаться милосердным, но не является таковым: взятая ею с гвардейцев клятва в том, что во время ареста никто не будет убит, была, как представляется, искренним проявлением ее гуманности. Впоследствии даже появилась версия, что долго не решаясь и наконец решившись на переворот, Елизавета дала обет не проливать крови ни в ходе самого переворота, ни уже будучи императрицей, который и исполнила, не подписав за двадцать лет своего царствования ни одного смертного приговора. Вместе с тем, как и в характере любого другого человека, в характере Елизаветы сосуществовали контрастные черты и рождались самые противоположные эмоции, иллюстрацией чему может служить следующая история.