Попутное поручение

Познакомился Женька с Лобановым из-за изюма. Собственно говоря, Лобанов никакого отношения к изюму не имел. Изюм Женька стащил у бабки. Бабка, обнаружив, что в мисочке под перевёрнутой кастрюлей, где лежала начинка для пирога, пусто, подняла крик и накинулась на Женьку. Женька затянул:

— А ты видела, что я брал? Видела, да?

Бабка ещё пуще кипятилась:

— Да кто же, если не ты, бесстыжие твои глаза! Кошка, что ли, съела? Вот придёт отец…

Женька на всякий случай ещё раз протянул:

— А ты видела? — шмыгнул носом и, схватив пальтишко, выскочил во двор.

Во дворе он и околачивался, пока не пошёл снег. Крупные хлопья быстро побелили двор и улицу, а снег всё шёл и шёл, мокрый и тяжёлый. Женька промёрз и проголодался, но идти домой было не время. Отец, наверно, недавно вернулся с работы, и бабка нажаловалась ему. Если попасться под горячую руку, может здорово влететь. Лучше переждать. Отец посердится, покричит на мать и бабку, что они сами балуют Женьку. Мать поспорит с отцом, бабка поплачет на кухне. Так рассуждал Женька, переминаясь с ноги на ногу в парадном.

Потом поднялся повыше, присел на корточки у батареи.

Время тянулось медленно. Изредка хлопала входная дверь, и кто-нибудь торопливо проходил мимо, а Женька всё сидел и сидел — даже ноги затекли. На этот раз он даже и не заметил, как хлопнула дверь, и услышал только быстрые шаги… Человек легко поднимался по лестнице, перескакивая через ступеньки и что-то насвистывая. Он чуть не налетел в полутьме на Женьку.

— Ты что тут, брат, скучаешь?

И только сейчас Женька узнал его: это был их новый сосед, Лобанов, недавно въехавший в квартиру. Но Лобанов, по-видимому, не признал Женьку, хотя и видел его на кухне. Он открыл ключом входную дверь и пригласил:

— Ну, заходи. Гостем будешь. Топай, не бойся. — Он слегка подтолкнул Женьку в спину.

Женька вошёл в коридор и, оглядываясь, не видит ли бабка, и вправду шмыгнул к соседу.

— Снимай свою шубу, — сказал Лобанов и сам сбросил пальто.

Женька расстегнул пуговицы, но пальтишко не снял. Цепким, приметливым взглядом окинул комнату соседа. Чудно — вроде и не жилая комната, а так… В Женькиных комнатах, например, и диван, и сервант со стёклами, и комод. Одних стульев сколько! Две большие комнаты — и кругом мебель. А тут пустота. Только стол и кровать. Даже шкафа нет. И вещи Лобанова висят в углу под простынёй.

Когда Лобанов только переехал к ним в квартиру, бабка, заглянув к нему в комнату, сказала: «Голодранец!» И отворачивалась, когда Лобанов выходил на кухню поставить чайник. Не нравилось ей ещё, что Лобанов любил свистеть.

«Соловей нашёлся! Только деньги высвистывает».

— Замёрз? — спросил Лобанов. — Нос-то у тебя вон какой синий.

Женька слегка раздвинул губы в улыбке, но ничего не ответил. Сейчас небось начнёт: кто да откуда. Но Женька чего-нибудь соврёт. Он смекалистый. Даже когда Женька учился в младших классах, их учительница Анна Сергеевна говорила, что он способный и может хорошо учиться. И тут же спрашивала: «Будешь стараться?» Прикрыв коротенькими ресницами тёмные с косинкой глаза, Женька отвечал: «Буду». Сказать-то ведь ничего не стоит. Может, Анна Сергеевна раздобрится и вместо двойки поставит тройку. А если даже и двойку, то, во всяком случае, не станет требовать, чтобы в школу пришла мать. Так обычно и выходило. Женька был большим дипломатом и знал, как с кем себя надо держать.

Вот, например, мать, если у неё попросить денег на кино, никогда сразу не даст. Скажет: «У меня нет». Или: «А покажи дневник». Конечно, дневник ни в коем случае показывать не надо. А надо зареветь или, на худой конец, захлюпать носом и жалобно хныкать, растирая по лицу кулаком выдавленную слезу: «Да-а, все ходят, а я не-ет… Всем дают, а мне не-ет!..» И тогда мать немного посердится, покричит, но в конце концов даст денег.

А вот отец не даст, сколько ни проси. Если уж скажет «нет» — всё кончено, хоть рекой разлейся. С ним надо по-другому: сказать, мол, идём со школой на экскурсию или выпросить на буфет, а потом взять завтрак у бабки.

Бабка — та не откажет. Особенно если попросить ласковым голосом:

«А что, вчерашнего пирожка не осталось? Вкусный был!»

Женька считал, что вообще с людьми жить можно, надо только уметь подлаживаться.

Эти маленькие хитрые победы заставляли его всегда держаться настороже. Он бы, конечно, придумал, что соврать этому Лобанову, но Лобанов ничего не стал спрашивать.

— Сейчас чай будем пить, — взял чайник и вышел на кухню.

Он так всегда, Лобанов: как вернётся с работы, ставит чайник — гостей ждёт. К нему чуть не каждый вечер гости ходят — и молодые, крепкоплечие, загорелые, и посолидней, в очках. Лобанов тоже в очках. Шея тонкая. Плечи узкие. Руки длинные. Говорит, а сам руками размахивает. В пустой-то комнате хорошо руками махать. Попробовал бы он так у Женьки в комнате, сразу бы чего-нибудь зацепил — деревянных собачек и кошек на полочке, вазочки на серванте или ракушки, которые папа привёз с курорта. На них так и написано: «На память о Сочи».