Попутный ветер

Ему захотелось схватить Летту в охапку и бежать — бежать как можно дальше от этого непонятного святилища, от этих камней, странных ладоней. Но мышцы сковали неведомые силы. Проводник не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, он словно сам обратился в тотем и врос в землю. Не в божество, нет — просто в символ, которому будут поклоняться, а потом однажды втопчут в грязь. Разгорающееся негодование — словно обжигало Олафа, подобно глиняной фигурке в печи, делало и прочным, и неподвижным. Юноша сам не понимал, почему так происходит. Почему эта коленопреклоненная фигурка Летты вызывает у него ярость? Он же не отвечает за неё? Не волен распоряжаться её жизнью? Её судьбой? Её будущим? Девушка только попросила проводить её в Темьгород. И она сама вправе выбирать себе путь. Хочет остаться здесь, на этом капище — останется, даже если он сойдет с ума от ярости.

Однако, нащупав в глубине свое души какое-то тепло, доверие, участие, право Летты на свой выбор, Олаф вдруг ощутил, как кровь начинает приливать к конечностям, как потихоньку отходят мышцы, напряжение снимается.

Так вот каким он был — раскол? От неприятия, от принуждения, от бесправия? Пробудив в себе добро, юноша смог пошевелиться. Сделать шаг к девушке. Положить руку ей на плечо.

— Нам надо идти? — не приказал — спросил, едва шевеля онемевшими губами.

Она открыла глаза и встала. Словно только что очнулась от глубокого сна. Огляделась по сторонам и потрясла головой, приходя в себя. А потом первой покинула святилище.

Молодые люди едва нашли свою тропу. Прежде такие явные, символы теперь прятались в траве, за корой, отступали на обочину тропы и сливались с камнями. Они словно выполнили свой долг и теперь предоставили посвященным самим искать дорогу. Научив ходить — предлагали идти без руки и опоры. Так поступают родители и боги.

По внутренним ощущениям казалось, что с тех пор, как Летта и Олаф, ведомые странными ладонями, свернули в сторону, прошло не меньше нескольких часов. Но солнце по-прежнему стояло почти в зените, тени бежали впереди своих хозяев, и до вечера было ещё очень далеко. Нещадно палило, ветер не разгонял жару, а напротив, только сушил кожу и больно покалывал. Птицы кружили высоко в поднебесье и казались черными точками.

Впрочем, может быть это и были черные точки, мельтешащие в глазах? Небольшие вулканчики дорожной пыли забивали обувь, делая каждый шаг, сродни пытке, мелкие песчинки казались острыми булыжниками. Вода — живительная, холодная — давно закончилась, а нового водоёма пока не встретилось. Наверное, молодых людей устроила бы и лужица, пусть даже в ней мельтешили бы живчики. Не пить — намочить губы, обтереть лицо — стало бы легче.

Олаф расстегнул куртку и ослабил ворот рубашки, ткань неприятно прилипала к вспотевшей спине. Но если бы юноше предложили вернуться к помеченному странным знаком ручью, чтобы напиться и искупаться, он бы послал этого доброжелателя к самому Мракнесущему. Ещё раз переживать то, что пришлось пережить — казалось невозможным.

Летта, вероятно, изнывала от жары не меньше, хоть и приехала из жаркого королевства. Поминутно вытирала со лба мелкие бисеринки пота и облизывала потрескавшиеся губы. Девушка сняла плащ и шла, перекинув его через руку. Подвёрнутые путешественницей штаны давно развернулись и обтрепались снизу. Тогда она попросила у проводника нож и безжалостно обрезала их почти по колено, явив свету изящные лодыжки и стройные подтянутые икры.

Начавшийся было разговор о том, что произошло на святилище — не завязался. Все казалось тягучим, давящим сном, одновременно приснившимся двум людям. Впечатления от него вылились в молчание и свелись к размышлениям о том, что бесполезно принуждать, надо дать право на ошибку, на заблуждение, именно для того, чтобы уверить в своей правоте. Насилие же — это только тормоз, увы, связывающий по рукам убеждающего, заковывающий его в рамки собственных заблуждений.

Религия Империи предполагала наличие двух богов: Мракнесущего и Жизнеродящей. Им строили разные храмы, верно служили и не пытались объединить. А кем они являлись, как не двумя сторонами одного целого? Разве в каждом имперце не было частички светлого и тёмного, начала и конца, целомудрия и развращённости, знания и незнания? Жизнеродящая создала жизнь, но Мракнесущий проследил, чтобы всем хватило здесь места. Жизнеродящая даровала людям свет, а Мракнесущий приносил ночь.

— Двойственность, — словно эхо мыслей Олафа, проговорила Летта. — Вечное «да» и «нет», идущее рука об руку, — он удивился, что она думала о том же самом, мысленно, они будто разговаривали друг с другом, видимо, потому молчание не казалось гнетущим и тяжёлым. — Хотите, расскажу предание о сотворении всего сущего?

Олаф кивнул, хотя знал его: каждого имперца знакомят с этим преданием в раннем возрасте, перемежая с колыбельными и добрыми сказками. Девушка улыбнулась, вздохнула и вдохновенно начала: