Попутный ветер

Вынырнувшая наконец луна осветила путь. Поселок находился от силы в ста шагах. Такой же заброшенный, как и соседские. Дома стояли с распахнутыми дверями и ставнями. Тишина. В загонах пусто. Выглядело так, будто жители ушли, забрав только самое необходимое. Все. Разом. Или просто растворились в воздухе без следа.

— Купил творога, — пробормотал путник.

Он тяжело прислонился к стене своего дома — первого от ворот. Вот и крюк памятный. Повесил на него котомку, надеясь, что выдержит, не обломится. Провел шершавой рукой по когда-то любовно обструганным отцом бревнам, и на ладони остался пыльный след.

Показалось, что стена отозвалась, задрожала, приветила — значит, вспомнила жильца. Могла бы рассказать, поведала бы все, что случилось.

Ветер пронесся по поселку. Затренькал сторожевой колокольчик. Где-то взвыла собака. Хоть какая-то живая душа. Надо бы посмотреть, пока ноги держат, глаза видят, ум за разум не заходит. Шагнул раз, шагнул два. Потом побежал, выскочил на бывшую улицу и заорал:

— Есть кто живой!

Тишина. Неужели обманулся?

Путник присел на корточки. Порылся пальцами в пыли. Наткнулся на что-то, присмотрелся — наперсток серебряный. Обронила нерадивая баба.

Убрал находку за пояс. Поднялся медленно, по-стариковски. Еще раз прислушался. Но кроме тяжелого тока крови в ушах — ничего не услышал.

— Куть-куть! — позвал без надежды. — Иди ко мне!

Собственный голос прозвучал слишком громко. Будто отразился эхом от пустых стен, разнесся ветром во все стороны и бумерангом вернулся обратно.

А потом страшно стало от вновь подступившей тишины.

Тишина ведь бывает разной. После гомона голосов на рабочей страде — благодатной. Прикроешь глаза, вслушаешься. Ни звука. А сердце радуется — работа сделана, мышцы гудят устало, но на душе — лад и покой.

После сечи — тишина сродни набату. Мертвое поле — по правую руку, мертвое — по левую. Клочья травы и кости разрубленные. Вот этот еще поутру смеялся над твоей шуткой. Этот — намедни глотка вина пожалел, сам все выдул, шельма, а теперь лежит. И не упитый — убитый. Оглянешься по сторонам — душа холодеет. Ждешь звука какого, чтоб увериться, что сам живой.

И такая… Когда не понимаешь: сам ли оглох, или просто остался один в мире, и как теперь жить.

С трудом поверилось, когда на другом конце улицы возник пес. Подволакивая заднюю лапу, вышел бесшумно, будто призрак. Безрадостный взгляд. Свалявшаяся шерсть. Он содрогался мелкой дрожью и еле стоял. А потом и вовсе лег.

Путник подошел к псу и осторожно погладил. Тот поднял кудлатую голову, посмотрел в глаза, потом лизнул пальцы сухим языком.

— Обидели тебя? — шепнул путник. — Дай-ка, лапу гляну.

В мягкой подушечке застрял острый железный шип. Кожа вокруг него припухла и нагноилась. Путник схватился пальцами за еле выглядывающий кончик и дернул. Пес взвизгнул, но не вскочил. Шип остался в руке путника — с крючком на конце, бороздкой и витиеватыми узорами, пропитавшимися кровью.

— Дела… — пробормотал, заматывая лапу обрывком от собственного подола. — Теперь легче будет.

Пес слов не понимал, но верил этому человеку с незнакомым запахом. Хотя… Что-то было родное. Отдаленная нотка. Капля крови, растворенная в жилах. Исконный, родовой запах.

Пес замахал хвостом. Поднялся с земли и доверчиво ткнулся мордой в руки путника.

И тут послышался то ли стон, то ли всхлип. Собака дернулась, повела мордой.

— Не чудится? Тоже слышишь?

Путник пошел на звук, пес заковылял рядом. Миновав двор, прямо посреди которого высился колодезный журавль, они подошли к густому бурьяну. Но в нем никто не схоронился. Надежда растаяла, как грязный снег на пригорке.

Человек устало махнул рукой и потрепал зверя по холке. Однако пес, переминаясь на одном месте, показывал мордой, что надо бы вернуться. Нечаянный хозяин его не понимал. Тогда зверь прихватил зубами штанину и потянул. Назад. К колодцу.

Путник послушался, вернулся, глянул вниз и сначала отпрянул: такой ненавистью зыркнули на него оттуда огромные глаза. Каким чудом притулилось щуплое тельце на каменном выступе? Как смогло удержаться, не соскользнуть в ледяную воду?

«Так и головой недолго повредиться», — мелькнула бессвязная мысль. А взор путника тем временем быстро ощупывал двор в поисках цепи или веревки.

— Ты погоди! Я мигом! — крикнул в колодец, надеясь, что пальцы найденыша не соскользнут по осклизлым камням.

Путник бегом вернулся к дому. В котомке нашлась собственноручно свитая пеньковая веревка. Он надеялся, что она выдержит вес щуплого человеческого тела.

Свистнув псу, который приковылял следом за новым хозяином, поспешил к колодцу.

— Лови! — Путник бросил веревку, но обладатель ненавидящих глаз не спешил принимать помощь, хотя конец повис у самого носа.

— Ну, давай же! Хватайся! — Путник злился на собственное бессилие и косноязычие, никогда не умел людей уговаривать, видимо, и учиться поздно.

Было невероятно страшно вновь остаться одному. Почему-то закралась мысль, что если тот из колодца заупрямится, придется нырять самому. А двоим не выбраться, не поможет и четвероногий знакомец.