Попытка контакта

— Узнал-таки! И то хорошо! Прилетел, малыш. Как всегда, издалека. Помогаю выполнять план Аэрофлоту. Как насчет встречи? Хочу тебя видеть!

— Кто это? — прошептала Татьяна, глядя на меня во все глаза.

Я пошевелил губами; я хотел ей сказать, кто это, но, по-видимому, она не поняла или у меня не получилось.

— А ты надолго? — вымолвил я в трубку.

— Проездом, Костя, проездом! Но наговоримся вдоволь!

— Могу поспорить, минут на двадцать, а то и больше… — Я опять научился дышать и хватанул ртом воздух.

Отец (а это был он) засмеялся:

— Острить научился, смотри-ка! Так как насчет встречи? Можешь приехать в гостиницу?

— Кто это, Костя?

— Нет, не могу. Я нетранспортабельный. Лежу в постели.

— А что стряслось? Болеешь?

— Вроде этого, — ответил я. — С мафией связался. Ножом пырнули.

— Брось! Шутишь, что ли, опять?

— Какие шутки с мафией? В самом деле.

— Ладно, тогда так… — секунду помедлил он. — Я сам приеду, как смотришь?

— А ты знаешь, где мы живем? То есть знаешь, конечно… — засмеялся своей оговорке.

— Знаю, конечно, малыш! — счастливо подхватил отец. — Ну, договорились! Жди.

Он положил свою трубку, а я свою.

Татьяна не мигая смотрела на меня. Один вопрос был написан на ее лице: что случилось?

А что случилось? Ничего! Я обнял ее за плечи, поцеловал в шею и сказал:

— Чего ты перепугалась? Старый приятель звонил… мы с ним в Свердловске встречались. Сейчас приедет — познакомлю.

Тебе четырнадцать лет или около того, плюс-минус полгода — неважно! — впрочем, можно посчитать точно: ведь ты помнишь, что дело происходило в июле тысяча девятьсот восьмидесятого года в благословенном городе Свердловске. Жаркое было лето, недаром первое, что Он делает, едва вы выходите из дома, выпивает два стакана газировки из автомата.

Ну да, тринадцать лет и восемь месяцев — вот сколько тебе в ту пору, если быть абсолютно точным. Он не может опомниться, глядит на тебя и, обнимая за плечи, твердит: «Черт возьми, малыш, ну и вырос ты!» — один раз говорит, и второй, и третий.

Больше всего ты боишься вопросов о матери, но ему, похоже, хватило разговора при закрытых дверях. Он жадно и нетерпеливо настаивает: «Ну, куда пойдем? Чем займемся? Возможности у нас неограниченные. Думай, думай!» — и с огромным любопытством озирается вокруг, точь-в-точь инопланетянин, впервые посетивший землю.

«Ах, черт! — говорит Он с огромной радостью. — Какой денек! Представляешь, только вчера я был в местах, где еще лежит снег. Вчера снял шубу и унты, представляешь?»

«Где это?» — шепчешь ты; у тебя вдруг осип голос.

«Где? Семидесятая параллель. Хребет Путорана, слыхал? Это на стыке Эвенкии и Таймыра. Я был там на буровой. Дикие места, малыш».

«А ты разве нефтяник?»

«И да, и нет, — смеется отец, крепче сжимая твои плечи. — Я человек разнообразных профессий, вот так! Я работаю там, где мне нравится. Это интересно. Я езжу по стране. Я не сижу на месте. Это очень интересно! А вообще-то я металлург по специальности, ты знаешь?»

«Слышал».

«И то хорошо! — смеется он. — Что ты еще обо мне знаешь? Сколько мне лет?»

«Тебе тридцать восемь».

«Отлично! Угадал! Мы с мамой ровесники, Костя. С одного года и даже с одного месяца».

«Вранье, — думаешь ты и чувствуешь страх. — Она старше тебя на сто лет».

«Мы вместе праздновали дни рождения в свое время… Ну, это так, к слову! Я объездил много интересных мест, малыш. Ямал, Чукотка, Таймыр, Дальний Восток… и так далее. Я летаю, езжу на поездах, на собачьих упряжках, на вездеходах, плаваю на судах. Это очень интересно! Да я, впрочем, писал тебе об этом. Получал мои письма?»

«Угу, — киваешь ты. — Получал», — врешь ты под его внимательным взглядом.

«А почему не отвечал? Лень писать?»

«Лень писать, точно. Жутко ленивый я! Никому не пишу, даже бабушке», — врешь ты с отчаянием, но выдерживаешь его взгляд и думаешь: «Сейчас начнет ругать маму».

Но Он лишь хмурится, морщина прорезается на темном, словно обожженном, лбу (понял, конечно, что письма до меня не доходят), и опять белозубо улыбается:

«Ясно, ясно! Ладно, замнем. Я тоже хорош, заезжаю раз в десять лет».

Так он говорит, то есть берет вину на себя, но ты-то точно знаешь, в чем тут дело; не такой ты болван, чтобы не понять, что есть запрет матери, через который он почему-то не может перешагнуть… и даже точно знаешь, почему: из жалости к матери.