Попытка контакта

– А больно не будет? – Храбрец матрос, не побоявшись вспыхнувшего картуза с порохом, несколько устрашился непонятного доктора женского пола.

И вдруг совершенно неожиданно для всех присутствующих, кроме того, что с повязкой на глазах, женщина улыбнулась.

– Делать так, чтобы пациенту не было больно – часть моей работы.

Трое матросов переглянулись. Пирогов чуть поднял бровь.

– Итак, Николай Иванович, сейчас я… – женщина-врач замялась, явно подыскивая слова, – наведу на больного очень крепкий сон, поскольку мне нужна неподвижность…

– По-русски называется наркоз.

– Благодарю… теперь поглядим… Ага… Николай Иванович, ну как же вы говорили «глаза выжгло»? Наружная оболочка сильно пострадала, верно; также… цветная оболочка…

– Радужная, с вашего позволения.

– Да, спасибо… но ведь хрусталик практически не затронут! И… задняя стенка… ну, вы понимаете… и нервы зрения целы полностью…

Пирогов уже не решился прерывать.

– Тут всего-то работы на… э-э-э… от получаса до часа. И ещё хорошо бы подлечить ожоги лица. Лоток сюда!

Дальше на глазах потрясённого Пирогова страшная почерневшая роговица отпала; вместо неё начала нарастать нормальная. Иностранка то коротко задумывалась, то двигала в воздухе пальцами, то опять застывала. Потом вдруг обуглившаяся кожа превратилась в нормальную. Наконец, женщина разогнулась.

– Ну вот. Гляньте.

Глядеть, собственно, было незачем. Бессмысленный взгляд, что и положено при наркозе, расширенные зрачки, но… полностью целые глаза. Как? Единственное слово, что приходило на ум Николаю Ивановичу, было «колдовство».

Тем временем женщина-врач стала раздавать команды:

– Наркоз продлится ещё час. Потом пациент будет просто спать. Шести… нет, лучше восьми часов сна хватит на полное заживление. На это время, – и тут в голосе появилась уже знакомая присутствующим сталь, – никому к больному не подходить на расстояние ближе десяти сажен. Никому, кроме вас, Николай Иванович, меня, само собой, а также тех, кому я разрешу.

Пирогов наконец пришёл в себя и высказал то, что, по его мнению, было в тот момент главным:

– Марья Захаровна, голубушка, научите!

Женщина улыбнулась грустной улыбкой, совершенно не вязавшейся с молодым лицом.

– Николай Иванович, вы сами не знаете, о чём просите. Позже я расскажу вам подробно, в чём тут препятствия, но главное из них – я не знаю, есть ли у вас способности к этой науке. Не обижайтесь: у меня на родине едва ли один человек из полутысячи имеет таковые. Хотя при вашем знании анатомии курс обучения занял бы совсем немного: лет пять, не больше. Ладно, оставим это на время. Унесите этого матроса на койку. Теперь займёмся пострадавшей рукой…

Выражение лица матроса с перебинтованной рукой (он выбросил пылающий картуз за борт) сменилось: вместо страха в нём появилась надежда.

Пирогов вглядывался изо всех сил. Зрелище для любого, не связанного с медициной, было жутковатым.

Повязка была снята и полетела в услужливо подставленный таз. Туда же отправилась обугленная кожа, обнажив систему скрюченных связок, сухожилий и суставов. Врач, прищурившись, направляла то один палец, то другой на поражённые детали анатомии, и те на глазах заменялись новыми.

Пирогов совершенно потерял счёт времени и очнулся, лишь когда прозвучал женский голос:

– Полный порядок. Теперь те же меры по недопущению посторонних. Повязку на кисть, дабы обеспечить её неподвижность. После наркоза – сон; на полное заживление понадобится часов десять. Он может проснуться раньше времени – так пусть до срока кистью не шевелит. Теперь ожоги…

Прошёл час – и ещё двое пострадавших от огня мирно почивали в своих койках. А в кабинете Пирогова шёл напряжённый разговор.

– Марья Захаровна, дорогая, то, что вы сделали с глазами бедняги Федосеева – истинно чудо Господне. Я и представить себе не мог. Да ещё та рука… Христом Богом клянусь: хотел её ампутировать. Ну, не в моих силах спасти такую… такое… короче, вы сами видели. Будь на то моя воля, сей же час принял бы вас на должность зауряд-лекаря, а то и кого поболее. Но есть к тому препятствие.

Магистр магии жизни умела держать себя в руках. Во всяком случае, в её голосе звучало лишь вежливое любопытство:

– Какое же?

– Диплом, будь он неладен. Диплом об окончании европейского университета.

Мариэла не знала слова «диплом», но догадалась о его значении.

– Николай Иванович, как понимаю, мой диплом здесь недействителен?

Пирогов шумно вздохнул.

– Вы же из других пределов. Диплом, небось, не по-русски написан, да и ваш университет не знают.

– Но иметь частную практику мне не запрещается?

– А вот это можно, тут могу замолвить слово хоть и перед государем.

– Так вот вам ответ: буду лечить раненых за деньги (у кого есть) в любой день, кроме пятницы. В этот день – бесплатно. А также бесплатно будут лечиться те, на кого вы укажете. Имею в виду особо важных пациентов. Просто больные из гражданских – тех не считаю. И за вами долг, Николай Иванович: вы обещали разрешить мне присутствовать на вашей операции.

– Ну, уж тут будьте благонадёжны. А от вас я, в свою очередь, хотел бы знать: чего вы НЕ можете? Что вы можете – это я представляю.